Трон и плаха леди Джейн

— А что вы услышали? — спрашиваю я, отвлекаясь от чтения.

— Вы, конечно, помните, миледи, что вечером после свадьбы граф Пемброк увез сына с вашей сестрой в свою лондонскую резиденцию, замок Бейнард.

— Конечно помню, — отвечаю я. — Говорят, Кэтрин живет там в роскоши и милорд граф пылинки с нее сдувает.

— И это правильно, — замечает миссис Эллен. — Но он ею уже недоволен. Я слышала от знающих людей, от одной из ее горничных, брат которой служит у нас в конюшнях, что в первую брачную ночь отец не дал лорду Уильяму пробраться к ней в спальню, а она уж разделась и ждала его. И представьте, граф велел им спать врозь, приказав еще немного с этим подождать. И разозлился же он, доложу я вам.

— Бедная Кэтрин. — Я вспоминаю сияющую счастьем невесту.

— Мне это совсем не нравится, — повторяет миссис Эллен. — Это ненормально. Леди Кэтрин почти тринадцать лет, она готова быть женой, и почему ей нельзя ею стать, я не понимаю. То же самое с вами, а вы даже старше. Не потому ли это, что милорд Пемброк не доверяет вашему батюшке или ваш батюшка не доверяет милорду Нортумберленду? По-моему, это дурной знак на будущее. Зачем тогда вообще играть свадьбы, если муж и жена не могут спать вместе, как положено?

— Действительно, зачем? — поддакиваю я.

Это неразумно. Но, признаться, я вполне довольна таким положением вещей и не задаю лишних вопросов.

Сайонское аббатство, Миддлсекс, июнь 1553 года.

Я просыпаюсь в незнакомой кровати. Мне кажется, что я уже давно живу в мире теней, страдая — как я смутно припоминаю — от постоянной рвоты, лихорадки и унизительного расстройства кишечника. Но сегодня я пришла в себя, хотя еще слаба и вся дрожу.

— Слава богу, вам вроде бы полегчало, детка, — радуется миссис Эллен, называя меня вместо официального титула, которым она теперь должна ко мне обращаться, старым домашним именем и убирая мне волосы со лба. — Мы уж испугались, что вы умрете, так вас лихорадило.

В ее глазах слезы облегчения. Значит, это было так серьезно? Я смутно помню, как к моему телу прикладывали пиявки, чтобы отсосать дурные жидкости.

Взбив подушки, миссис Эллен осторожно меня приподнимает. Затем она снимает с меня потную сорочку и надевает свежую. Мое голое тело выглядит худым и прозрачным; ну конечно, я ведь ничего не ела. Одев меня, миссис Эллен переплетает мои косы. Я прошу дать зеркало. Сразу заметно, как натянулась кожа на нежных скулах, как ярко горят глаза после лихорадки. С удивлением отмечаю, что мне нравится то, что я вижу в зеркале, ибо болезнь придала моему лицу нездешнюю, неземную красоту.

Я вспоминаю, что почувствовала себя плохо в Суффолк-хаусе, через три дня после свадьбы.

— Я уверена, Джейн, — говорит миссис Эллен, когда мы позже обсуждаем это, — что ваша болезнь была вызвана нервным напряжением и горем. Не думаю, что были другие причины. Помните, что вы все твердили?

— Нет, не помню, — бормочу я. — А что?

Миссис Эллен переходит на шепот:

— Вы думали, что все это не случайно. В моменты просветления вы боялись, что лорд Нортумберденд вас не любит и пытается отравить.

— Неужели так прямо и говорила? — изумляюсь я.

— Честное слово. Но мы, конечно, списали все это как плод нелепых фантазий, возникших в вашем больном мозгу. А в действительности герцог и герцогиня, а также ваш муж, все весьма опечалились, встревожились и постоянно присылали справиться о вашем здоровье. А потом, когда вам стало совсем худо, герцог предоставил вашим родителям этот особняк здесь, в Сайоне. Потому что воздух в этих краях более здоровый, чем в Саутворке.

Я понимаю, что нахожусь в бывшем аббатстве святой Бригитты, в Айслворте на Темзе. Монахинь отсюда выгнал мой внучатый дядя, во время роспуска монастырей. Сначала этим домом завладел герцог Сомерсет, а потом, в свою очередь, Нортумберленд, и стоит окинуть взглядом мою спальню с ее изящной мебелью, дорогими коврами и редкими гобеленами, сразу становится ясно, что он поистине неплохо здесь устроился.

Миссис Эллен кладет мне на кровать ворох бумаг.

— Герцог с семьей писали вам, — говорит она.

Я беру послания и внимательно их прочитываю. Это теплые письма, выражающие заботу, искренние пожелания выздоровления и надежду на мое скорое возвращение в Лондон. Я уже собираюсь растрогаться от такой доброты, но напоминаю себе, что она, без сомнения, вызвана исключительно тревогой о собственных интересах.

Наступает утро, когда я уже в силах составить компанию родителям и сестре Мэри для прогулки по галерее, поскольку сырость не позволяет нам выйти в сады. Мы рассматриваем висящие там многочисленные портреты; среди изображенных на них людей некоторые знакомы нам лично, или мы знаем их по другим портретам. Матушку особенно привлек групповой портрет, где изображены ее бабушка, королева Елизавета Йоркская, и четыре ее юные дочери, стоящие на коленях позади. Она указывает на третью по счету дочку.

— Это моя мать, Мария Тюдор. Какая она красавица, — замечает матушка, глядя на прелестную крошку с длинными белокурыми локонами.