Трон и плаха леди Джейн

— Это все его возраст. Все они сейчас похотливы и разгульны, как коты. Я, помнится, был таким же. Ничего страшного, если он поглазеет на наших девочек. Юный лорд его положения знает пределы дозволенного. Если только мы с его отцом не заключим некий договор, конечно. Как бы тебе это понравилось?

— Это ты о Джейн? — спрашивает матушка.

Я смотрю на них в изумлении. Батюшка наклоняется ниже к уху матушки:

— Нет, о Кэтрин. Для Джейн у нас есть рыбка покрупнее.

Матушка взглядом заставляет его замолчать.

Это вызывает в памяти разговор, который состоялся между родителями примерно месяц назад, когда мы втроем сидели за ужином в зимних покоях в Брэдгейте.

Миледи в очередной раз заговорила о моем браке с королем.

— Но ты забываешь, дорогая, что он все еще помолвлен, — заметил батюшка.

— Помолвка может расстроиться, и часто так и бывает, — возразила она. — Подождем до его совершеннолетия, а там посмотрим. Я очень надеюсь. Но, честно говоря, не верю, что Нортумберленд так легко уступит власть, когда король повзрослеет. Без драки тут не обойдется.

— Да я не сомневаюсь, что он планирует остаться главным министром. И кто его в этом обвинит? Мы все поступаем одинаково, если представляется случай. Но даже ему стоит признать, что король должен вырасти и править самостоятельно. И он потребует власти скорее раньше, чем позже, или я не знаю его величество. Ему уже надоедает подчиняться своим советникам. Помяни мое слово, он будет копией своего отца, судя по его повадкам.

— Готова поручиться, что он будет большим фанатиком, чем король Генрих, — заявляет матушка. — Мой почтенный покойный дядя сжигал еретиков, но главным образом потому, что они противились его политике. А у сына политика будет подчиняться религиозным принципам.

— Они с нашей дочерью одного поля ягоды, если ты еще не заметила. — Батюшка лукаво поглядывает на меня.

— Ах, да она просто упрямится попусту, — вспылила матушка, не оценив иронии. — Не знаю, что на нее находит.

Сидя сейчас в прохладе аббатства, я думаю, что было бы чудесно сделаться королевой, чтобы хоть разок поставить матушку на место!

Трубы возвещают о прибытии королевской процессии, и вся паства поднимается на ноги. Король проходит вдоль нефа, вслед за рыцарями ордена Подвязки, чей праздник мы сегодня отмечаем. Хрупкая фигура Эдуарда словно тонет в его рыцарской мантии голубого атласа. Недавно он болел, и сначала прошел слух, что он страдает от приступа кори, а потом объявили, что у него ветрянка. Но, судя по отсутствию щербин на его бледной коже, у него, наверное, все-таки была корь. Надеюсь, что его возвращение к исполнению королевских обязанностей служит знаком полного выздоровления, но все же он выглядит усталым и похудевшим, хотя в этих одеждах трудно определить наверняка. Но лицо у него явно осунулось.

К счастью, двор скоро выезжает из Уайтхолла в Гринвич, где свежий воздух, надо надеяться, вернет румянец щекам его величества. Я знаю, что готовятся шумные увеселения, и говорят, что королю будет позволено соревноваться в метании копья в мишень — самое большее, что ему могут позволить на турнире. Затем из Гринвича двор отправится в продолжительное летнее путешествие, с тем чтобы его величество мог познакомиться со своими подданными на юге и западе Англии. Я страстно желаю, чтобы к тому времени он успел набраться сил.

Стоя на коленях в аббатстве, я молюсь, чтобы король Эдуард полностью выздоровел. Но не из любви к нему — трудно любить такого сдержанного и холодного человека, — а из страха, что на престол взойдет леди Мария.

Джон Дадли, герцог Нортумберленд

Солсбери и Винздор, сентябрь 1552 года.

Поездку пришлось отменить. Советники сообщают мне, что после участия в утомительной череде публичных выступлений и щедрых увеселений здоровье короля не выдержало и надломилось. Боясь, что его величеству осталось недолго, они вызвали меня из Лондона, где я, в отсутствие короля, был занят государственными делами.

Прибыв с Солсбери, я ужасаюсь виду Эдуарда. Когда в конце июля он отбывал в поездку, он, казалось, был совершенно здоров, крепок, как всегда, и румян. А теперь, всего месяц спустя, он напоминает призрак, тощий и бледный, так что даже самые сдержанные из его подданных начинают говорить об этом вслух.

Я низко кланяюсь, стараясь не выдать своего смятения. Видимые признаки могут означать многое, и мне нужно время, чтобы все обдумать. Однако я тотчас же овладеваю собой и заботливо произношу:

— Мне очень печально видеть, что ваше величество нездоровы.

— Это не имеет значения, милорд, — отвечает король утомленным голосом.

— Возможно, вашему величеству следует вернуться в Лондон, — предлагаю я.

— Я не могу разочаровать своих добрых подданных. Некоторые из них ради меня взяли на себя большие хлопоты и затраты. Король не должен поддаваться слабости. — Он кашляет.