Трон Исиды

Она подняла глаза и увидела широкое лицо: знакомое и одновременно совершенно незнакомое. Когда Диона видела это лицо в последний раз, оно принадлежало ребенку. Теперь перед ней стоял молодой мужчина с мягкой немодной бородой. Большая длиннопалая рука пожала ее руку с неожиданной силой, но Диона даже не почувствовала боли.

— Андрогей, — произнесла она, как и всегда, спокойно. — Какой чудесный сюрприз!

Нахмуренные брови все так же придавали его лицу выражение некоторой озадаченности и более чем некоторой надменности. Все теми же были неловкие движения, когда он плюхнулся на стул возле ложа, не выпуская ее руки. Голос его был богаче, чем у отца, со множеством обертонов.

— Мама, — проговорил он. — Я никогда не называл тебя так. Это очень злило… злит его.

Особенность начинать разговор с середины была больше свойственна Тимолеону, чем тому Андрогею, которого она помнила.

— Я видела тебя на моей свадьбе, — сказала она. — Очень хотелось с тобой поговорить, но не было никакой возможности — а утром ты уже ушел.

Андрогей часто заморгал, как и всегда, когда нервничал.

— Отец хотел запретить мне идти сюда, но я сказал, что мне нужно пойти. Он должен радоваться тому, что ты наконец стала почтенной женщиной, — Андрогей усмехнулся, — и тому, что разговоры о римских нахалах прекратятся. Ты была очень красива той ночью. И сейчас такая же. Твой муж хорошо с тобой обходится?

— Очень хорошо.

— Я так и думал. Твой муж — цивилизованный человек… насколько может быть цивилизованным римлянин. И понимает, что такое ответственность. Наверняка он хороший отец для моего брата.

— Да, при Луции Севилии твой брат держит себя в руках.

— Замечательно, когда за мальчиком приглядывает такой мужчина, — сказал Андрогей с высоты своего очень юного мужского достоинства.

Диона предложила ему вина, фруктов, запеченных в меде яблок со специями. Андрогей казался настолько смущенным, что вряд ли смог бы что-нибудь есть, но яблоки со специями он всегда обожал. Она с болью в душе смотрела, как он деликатно берет с блюда маленькие кусочки и быстро жует — так ел бы оголодавший кот, пытаясь сохранить достоинство.

— Я… рада тебя видеть, — с некоторым трудом проговорила Диона, пытаясь справиться со спазмом, сжавшим горло.

Андрогей заморгал еще сильнее, чем обычно.

— Я часто видел тебя. И много слышал о тебе. И был рядом с тобой, когда рождался твой ребенок. Ты не можешь этого помнить. Мы все… мы должны были… я не мог остаться в стороне. Отец ничего не знает. Он думает, что я был у друга. Ты ведь не скажешь ему?

— Конечно, нет, — пообещала Диона. Можно подумать, что Аполлоний предоставит ей такую возможность — ее первый муж не виделся и не говорил с нею с того самого дня, когда устроил ей бурную сцену за знакомство с римлянином.

— Ты на него сердита, — проговорил ее старший сын. — Я понимаю: есть за что. Он плохо с тобой обращался.

— Ну, в сущности, — сказала она очень осторожно, — твой отец поступил правильно. Он всегда нуждался в жене, подобной Лаодис: спокойной, скромной и не обремененной большими заботами, чем забота о муже и домашнем уюте.

— Но я не могу быть только его сыном. Меня по-прежнему тянет к тебе, и я хочу быть всегда уверенным в том, что у тебя все хорошо, а иногда мне достаточно знать, что ты где-то рядом. И я пришел, чтобы сказать тебе это. Ты ведь чуть не умерла при родах. И я не мог не прийти.

— Ты поступил правильно. — Она сглотнула. Горло еще болезненнее сжалось от попыток сдержать слезы. Но все равно было так чудесно сидеть здесь, смотреть в лицо своего старшего сына, с которым она распрощалась много лет назад. Все эти годы Диона пыталась убедить себя, что Андрогей не ее сын: что он сын своего отца и для нее потерян.

И сейчас, когда она обрела его снова, было почти невозможно вынести такое счастье. Да, она вовсе не потеряла его — Андрогей выскользнул наконец из-под неусыпного надзора отца.

— Даже ты прибег к магии ради меня, — проговорила она. — Но ведь ты всегда ненавидел меня за мой дар. Как же ты решился?

Андрогей напрягся, неправильно поняв ее.

— Пришлось… ведь ты умирала. Можешь теперь сколько угодно смеяться надо мной.

Он сжал руки в кулаки — даже костяшки пальцев побелели. Диона протянула руку и стала гладить его пальцы, распрямляя их один за другим. У Андрогея была сильная рука — с худыми и цепкими пальцами.

— Нет, дорогой мой. Я над тобой не смеюсь. Я восхищаюсь тобой. Ты, ненавидевший ту часть меня, которая принадлежит богине, пришел помочь мне, когда я нуждалась в этом больше всего. И стал самым сильным из моих детей — потому что такое решение далось тебе нелегко.

— Но ты моя мать. Все это время я исполнял свой долг по отношению к отцу, но тебе я обязан гораздо большим. Возможно, он хочет, чтобы я тебя забыл. Но я никогда не смогу этого сделать.

— Луций Севилий оценил бы твой поступок. Он понимает, что такое долг.

— Я знаю. Я иногда встречался с ним. Он, в отличие от некоторых римлян, не вызывает неприязни.

В душе Дионы неожиданно всколыхнулось не очень приятное чувство: Луций Севилий видел ее сына, говорил с ним — и ни разу не упомянул об этом.