Трон Исиды

Клеопатре нравилось обманывать простодушных. Но больше всего на свете она любила — и это было главным ее изъяном — демонстрировать самой себе свое величие, величие богини на земле. Золото, ароматы, мальчики-купидоны тешили ее честолюбие. Здесь не было никакой магии. Царица не прибегала к колдовству, если можно было обойтись искусной имитацией.

Диона, вся в белом, согласно роли одной из граций, стояла за троном и не спускала глаз с Тимолеона. Ее непутевый сын рвался в ряды купидонов, но она запретила ему стоять голышом на виду у всех. От обиды он буквально взвыл, но быстро утешился, получив позволение присоединиться к матросам. Странно, что туника еще была на нем — уцепившись за рангоут высоко над палубой, мальчик вертелся во все стороны.

Весла поднимались и опускались, как крылья. Ветер надул паруса — и корабль понесся вперед так стремительно и ровно, что казалось, будто он стоит на месте, а земля, как это судно, груженое кричащими и поющими людьми, летит ему навстречу.

В толпе были и римляне. Алые плащи легионеров каплями крови выделялись даже в пестроте ярких красок восточного города. Легионеры строились вдоль набережной; хриплые крики командующих врывались в изысканную музыку, льющуюся с корабля Клеопатры. Устоит ли Египет перед грубой силой Рима?

Царице предстоит испытать свое могущество. Прикрыв глаза, Диона на несколько мгновений переместилась в многоцветный, удивительный, ослепляющий роскошью мир Египта, но тут же вернулась в порт Тарса.

* * *

Суда повернули к берегу, подгоняемые ветром. Музыка звучала не умолкая, но уже слышались команды капитанов и стук пяток бегущих матросов. Сверкающая разноцветная флотилия вошла в порт, будто сам Египет пожаловал сюда. На расстоянии яркость красок била в глаза и казалась безвкусной, но вблизи все выглядело вполне благопристойно.

Луций Севилий, гаруспик, стоял на краю портика, повыше уровня улицы, и наблюдал за происходящим через головы заполнивших порт людей. Краем глаза он видел Антония: тот расположился на рыночной площади на возвышении — здесь он обычно слушал сообщения по разным делам, вершил правосудие и теперь намеревался встретить царицу Египта. Правитель, в боевых доспехах, как и вся его свита, сидел в кресле, служившем ему троном. Он будто позировал невидимому скульптору, и тяжесть оружия, казалось, нисколько не обременяла его. Поразмыслив, Луций решил, что удобнее остаться в военном обмундировании, чем надевать тогу. Солнце палило нещадно, а тога шерстяная. Решивший пройтись с достоинством в полном одеянии рисковал получить солнечный удар или, что еще хуже, упасть на глазах у всех, запутавшись в длинных полах. Солдаты — те приучены маршировать даже в парадной амуниции. Но одетым в тоги аристократам приходилось идти медленным и размеренным шагом.

Несмотря на жаркий день вся знать собралась на набережной. Каждый хотел видеть происходящее, поэтому за удобные места велась настоящая борьба. Все взгляды были устремлены на вошедший в порт корабль.

Судно размеренно покачивалось на волнах. Музыка не умолкала. Люди на палубе стояли совершенно неподвижно, как статуи в храме, не знавшие усталости. Лодки не спустили, царица не двинулась с места, чтобы поприветствовать триумвира.

Время шло, солнце покидало небосвод, а Антоний все не двигался и не произносил ни звука. Он не тронулся с места, даже когда толпа, окружавшая его, постепенно передвинулась ближе к реке, к египетским судам, а его собственная свита постепенно слилась с массой людей, собравшихся в гавани. Наконец он остался один.

Женщина на корабле казалась одинокой, как и он, хотя была окружена приближенными, все взгляды были устремлены только на нее. Она сидела недвижно, огромные глаза отрешенно смотрели поверх толпы на берегу.

На мгновение Луцию почудилось, что это не живая женщина, но лишь видение, а корабль полон призраков и бесплотных духов.

Вдруг он заметил какое-то движение — молоденький матросик, ловкий, как обезьяна, уверенно, как на каменном полу, стоял на узком канатном мостике. Одна из граций краем глаза неотрывно следила за ним. У него и у нее был один и тот же овал лица, темные оленьи глаза, иссиня-черные пышные вьющиеся волосы; позы обоих были одинаково непринужденными, движения легки и свободны. Брат и сестра? Или сын и мать?

Мальчик поймал ее взгляд. Женщина слегка нахмурилась. Он застыл на месте, всем своим видом выражая и недовольство и безусловное подчинение ее воле. Нет, не сестра, мать; только матери дана такая власть.

Луций нашел это забавным. Все неземные существа, так напугавшие его, оказались вдруг обычными людьми. В глазах ребенка не было страха, в поведении матери — ни намека на тиранию. На минуту он совершенно растерялся, почувствовав симпатию к царице, имевшей таких славных подданных.

Как бы то ни было, Клеопатра должна быть осторожной.