Трон Исиды

— Нет. Сейчас все будет по-другому.

Диона внимательно изучала ее взглядом. Царица никогда не была склонна к фантазиям, и предвидение не было ее даром. И все же она так уверена…

Диону не посетило ни одно видение, она не чувствовала никаких проявлений воли богини и, в сущности, сейчас была не более склонна к пророчествам, чем любая обычная женщина. Такое состояние очень беспокоило ее, хотя она не признавалась себе в этом, исподволь пропитывало ее голос раздражением и заставляло говорить более резко, чем ей было свойственно.

— Все лелеешь надежду, не так ли? Вздыхаешь и грезишь, как влюбленная девчонка! А если он никогда не вернется?

— Вернется. Вот приму ли я его — это уже другой вопрос.

— А почему бы не принять? — заявила в пику ей Диона. — Для твоей богини он бог. Его шатания по свету ничего не меняют.

— Люди называли Октавию ликом богини Афродиты, когда он правил вместе с нею в Афинах, — парировала Клеопатра. — Возможно, так оно и было. Но я — больше чем лик. Я сама богиня на земле.

— А он — бог, — не унималась Диона. В нее наконец вселилась некая сила, вещавшая голосом богини. Она взглянула поверх озера, поверх копошащихся, смеющихся детей на город, дремлющий в чаду зноя и палящего солнца.

— Смотри-ка! — воскликнула она уже другим тоном, но все с той же силой, запрещающей ей молчать. — Из города несется лодка. О боги! Да она просто летит!

Будь у лодки крылья, как у птицы, и тогда бы она не могла двигаться быстрее. Гребцы, казалось, не замечали изнурявшего зноя, что неудивительно, если им хорошо заплатили. На носу стоял мужчина в римских доспехах и с лицом римлянина. Вначале Диона приняла его за Квинта Деллия, который тогда приглашал Клеопатру в Таре. Но это был совсем другой человек, очень знатный и почитаемый; не посыльный Антония, но его друг, Гай Фонтей Капит, легко несший бремя своего благородного имени и приветствовавший Клеопатру улыбкой и галантным поклоном. Антоний снова призывал к себе царицу Египта.

На сей раз речь шла об Антиохии, а не о Тарсе. Это будет не единственным отличием, заметила себе Клеопатра.

— Стало быть, Антоний во мне нуждается, — вымолвила она. — Итак. Он пришел умолять. Удивительно, что он еще помнит меня.

Капит покачал головой и улыбнулся. Он был красивым мужчиной, как и Антоний, но с большим чувством юмора. Казалось, ничто на свете не смущало и не беспокоило его, даже холодный пристальный взгляд царицы и ее ледяные слова — возможно, они даже холодили его тело, закованное в тяжелые душные доспехи. Взяв кубок с вином, Капит уселся на нагретую солнцем скамью — палящие лучи пробивались даже сквозь навес.

— Он никогда тебя не забывал. Ни на минуту.

— Вот как? В самом деле? Даже на белых бедрах Октавии?

Капит даже не покраснел.

— Ах, она и в самом деле красавица! Я не стал бы тебе лгать. Но Октавия — смесь воды и молока. «Попробуй отрезать ножом воду», — однажды сказал мне Антоний.

— Положим, все эти годы ему это удавалось, — сухо заметила Клеопатра. — Сколько детей она ему родила? Двоих? Или троих?

— Одного, — ответил Капит. — Второй ожидается, если будет угодно богам. Ты же не можешь винить его за это? Мужчина делает то, что положено мужчине, а она поддерживает мир между ним и своим братом.

— От ее брата нетрудно избавиться, — отрезала Клеопатра. — И от нее, в сущности, тоже.

— Царица изволит быть слишком решительной и прямолинейной, — отозвался Капит. Он по-прежнему улыбался, но тон был твердым и безапелляционным. — Рим этого не позволит. Верь мне, владычица: Антоний думает о тебе беспрестанно с тех пор, как покинул Александрию. Политика держит его вдали от тебя и диктует ему линию поведения, чтобы сохранить союз с Октавианом. Но его мысли принадлежат только тебе. Каждый раз, разрабатывая очередную стратегию, он мысленно советуется с тобой. А будучи предоставленным самому себе, постоянно расспрашивает нас о тебе, гадает, что ты сейчас делаешь, и всем сердцем желает увидеть сына и дочь.

— Любопытно. Так что же ему мешало? Он мог увидеть их в любой момент, — иронично заметила Клеопатра. — Достаточно было просто приплыть в Александрию.

— Ты сама знаешь, что он не мог, владычица. — Капит прикрыл глаза ладонью, щурясь от солнца. — А дети здесь? Я сгораю от любопытства увидеть чудо Востока — Солнце и Луну, как ты их назвала; кстати, римляне, должен признаться, сочли это величайшей гордыней и заносчивостью.

— Очень мило. Впрочем, в этом я нисколько не сомневалась, — царственно ответила она и повернулась к служанке: — Ступай во дворец и вели приготовить детей, чтобы их не стыдно было показать людям.