Трон Исиды

Цезарион помедлил, словно ждал — вдруг она скажет что-то еще, но потом быстро развернулся и побежал по коридору. Диона пошла в другую сторону — к лестнице на крышу. Как и во всех жарких странах, крыша была плоской, на ней можно было гулять и даже спать. Без Цезариона она почувствовала себя одинокой и позабытой, но тут же отмахнулась от этого ощущения и полезла наверх.

У моря и в дороге человек забывает о пекле городов. Но даже на этой вилле, на самом возвышенном месте города, от удушливых испарений некуда было деться. Диона поймала себя на том, что задерживает дыхание; — что ж, придется дышать медленнее. Через некоторое время она попривыкла, и ей стало легче. У края крыши росло несколько розовых кустов в кадках — в полном цвету. Диона сорвала алую розу и с наслаждением вдохнула аромат.

Солнце садилось. Длинные лучи заката раскрасили город в роскошные цвета: кроваво-красный и золотистый. Диона поймала себя на мысли об Антонии и о вине, выплеснутом Клеопатрой, стекавшем по его щеке, смешиваясь с кровью. Их союз в Тарсе и потом в Александрии был Священным Браком богом, над которым не властно время, как и измена — настоящая или вынужденная. Но Клеопатра не была бы Клеопатрой, если бы позволила Антонию легко покончить с их размолвкой.

Диона устала думать и о Клеопатре, и об Антонии, и о том человеке, которого здесь вовсе не было. Она села на парапет и, машинально поглаживая розой щеку, стала смотреть поверх городских крыш. Мысли были странными и неуловимыми. Если потом она захотела бы припомнить увиденное, это ей вряд ли удалось бы. Может быть, то была далекая пустыня, а может… — она сама не знала.

Она медленно приходила в себя. Роза уже увядала от зноя, роняя ей на колени кроваво-красные лепестки. Глаза бездумно следовали за ними, но боковым зрением поймали что-то еще. Тень человека, который молча стоял и глядел на нее.

Все защитные силы тела, ума и магии даже не всколыхнулись, не предупредили ее. Это привело Диону в ярость. Еще больше она разозлилась, взглянув наверх, в узкое большеглазое лицо над тогой, теперь уже не просто белой. Тогу украшала кайма цвета густого тирского пурпура. Итак — сенат наконец-то отметил его.

Он казался не более важным, чем всегда. И, похоже, был рассержен — смотрел на нее так, словно заказал вина, а ему принесли египетского пива.

— Выходи за меня замуж, — услышала она.

Луций Севилий сказал это по-гречески, очень чисто, грамотно, но Диона смотрела на него так, словно он нес околесицу. Не мог же он в самом деле иметь в виду то, что сказал! Она была слишком распалена, чтобы игнорировать такую явную и обидную бессмыслицу, и спросила:

— Что ты ел за обедом? Чемерицу?

— Я не сошел с ума. Я пришел сделать тебе предложение.

Диона встала. Это были не те слова, которые можно слушать, сидя на краю крыши и рассеянно глядя на сад возле кухни. Она глубоко вздохнула, потом еще раз, собралась с мыслями и выпалила то, что показалось ей разумным:

— Ты покинул меня почти на четыре года, не прислал ни одного письма, не напомнил о себе хотя бы весточкой. Ты прокрался ко мне без предупреждения и даже не поздоровался. А потом говоришь, будто хочешь жениться на мне. Как я могу после этого думать, что ты в здравом уме?

— Я совершил единственную глупость — уехал от тебя, не открыв своих чувств.

— О каких чувствах ты говоришь? Разве любая женщина в Риме не вышла бы замуж за твое состояние? Особенно теперь — когда ты обзавелся этим?

Она указала пальцем на кайму его тоги.

— Некоторые были очень непрочь, — сказал он не так, как человек, который хвастается своими победами. — Одной я чуть не уступил. Ее родственники были весьма настойчивы и, похоже, очень заинтересованы во мне.

— Так почему же ты не взял ее в жены? — воскликнула Диона, окончательно потеряв самообладание.

— Потому что ты, узнав об этом, тут же наслала бы на нее проклятие.

Слава богам, что Диона стояла, а не сидела на парапете — она могла бы упасть с крыши — так всколыхнул ее гнев.

— Да как ты смеешь так обо мне думать!

— Я видел тебя, — сказал он. — Во сне. Тебя и царицу, в кругу, снаружи шныряли злые духи.

— Это дела царицы, — отрезала Диона. — Я только пыталась ее остановить. Она хотела наслать проклятие на Октавию.

— Именно так и было, — кивнул головой Луций Севилий. — Но это неважно. Я наконец-то понял, что не хочу жениться на четырнадцатилетней девочке с поместьем в Этрурии. Я всегда мечтал о женщине моих лет, с поместьями неизвестно где. У тебя есть поместье?

— Есть, — сказала она тоном, каким шутят с сумасшедшими. — Немного земли на берегу озера Мареотис. — Она одернула себя: — Тебе вовсе не нужны земли в Египте!

— Конечно, нет. Но мне нужна женщина, которой они принадлежат.

Внезапно Диона почувствовала резкую боль в руке. Она удивленно посмотрела вниз. Роза… ее шипы впились ей в пальцы. Стиснув зубы, Диона вынула обломившиеся кончики, сердитым взглядом отклонив его предложение помощи, положила на парапет окровавленные шипы, опавшие лепестки — все, что осталось от цветка, и вновь повернулась к Луцию Севилию.