Трон Персии. Книга первая. Наставник

Мандана посмотрела на Дакота. Тот широким, разрешающим жестом показал на ряды своих воинов. Тарш прошёлся мимо них, оценивая навскидку крепость щитов.

– Вот этот. – его выбор пал на тяжёлый пехотный, овальной формы, с умбоном по центру.

Дакот коротко кивнул и воин вручил свой щит Таршу. Тот покрутил его, признавая искусство оружейника и передал двум рабам, занимающихся установлением мишеней.

– Отчего же ты не поёшь? – притворно-сочувственно спросила Мандана. – Или ты так поражён доблестью воинов моего отца, что потерял голос?

– Что ж, изволь. – и стоя к ней спиной, лицом к мидянам начал, придумывая на ходу, складывая первые попавшиеся слова в песню.

Конь да стрела – вот и всё богатство моё

И сердце, как река горная вольное

Всё к ногам твоим положу

Идём же со мной, моя милая

При этих словах он обернулся и пошёл в её сторону, поигрывая круглым камнем, предназначенным для метания.

Но смеялась в лицо мне гордячка

Понося все дары мои

Купец мне дороже – смотри

Жемчуга и нефритовые бусы

Что принёс он мне в дар

Сердце моё покупая

Или ты хочешь, чтоб я на циновке спала

Когда я рождена жить в шелках

Оттенки голоса менялись от страстного и нежного до презрительно-холодного. Его взгляд, устремлённый на Мандану, был таким же.

Но ты ведь не любишь его

Кричал я в отчаянии

Я же всего себя тебе отдаю

С ним ты не будешь счастлива

Он шёл почти танцуя, широко раздвигая грудную клетку, отчего голос становился громким и мощным.

Что мне до любви

Коли дом мой будет пустой

Я не буду твоей, уходи

Уходи, твоей я не буду

Подойдя к отметке, от которой определено бросать, он вложил камень в расширение посередине длинной верёвки и принялся раскручивать пращу, не отрывая глаз от восседавшей на кресле молодой женщины. Праща мерно загудела, разрезая воздух и ускоряясь с каждым кругом. Тарш перевёл взгляд на мишень и тут же отпустил один конец. Раздался свист, и камень ударил в верхнюю часть, между окантовкой и умбоном. Хрустнула основа, но щит выдержал. Персы огорчённо выдохнули. Из рядов мидян послышались колкости.

– Ты попал. – с оттенком разочарования сказала Мандана. – Но воины моего отца были точнее.

– Ты действительно так думаешь?

***

– Мама? Мама! – закричал мальчик, трясся и покрывая поцелуями холодную руку женщины, но та молчала – её душа уже готовилась идти через мост. Перейдя через него, она будет вечно молодой и красивой. – Мама. – прошептал он, начиная плакать.

Тозур частенько побивал жену, считая это справедливым возмездием за причинённые ему душевные страдания. Уже на первом году их совместной жизни это иногда бывало. А уж после того случая…

Скифы налетели внезапно. Их было немного – банда, просочившаяся между, пусть и малочисленными, но мобильными и хорошо вооружёнными приграничными отрядами. Они даже не стали отбирать и угонять скот – в любой момент могла появиться помощь. Ограничились тем что было в деревне – десятка два лошадей, зерно и так, по мелочи.

Но и позабавиться не забыли.

Тозур пас стадо далеко от деревни и до него разбойники вряд ли бы добрались. Тем не менее он предпочёл отсидеться два дня в горах, прежде чем вернулся домой. Скифы пощадили деревню. Не стали тратить время на поджоги, дым пожарища мог привлечь внимание, и убийства, прибив лишь несколько стариков, в отсутствие мужчин, решивших дать отпор. Но память о себе оставили. В животах женщин.

Когда Тозур вошёл в дом, то застал свою жену сидящей на земляном полу – расхристанная, она мерно раскачивалась взад-вперёд и тихонько то ли пела, то ли выла – он не стал выяснять. Вместо этого жестоко избил за измену. Впрочем, это помогло выйти Наойи из ступора.

Первое время делал он это регулярно, предварительно напиваясь, и лишь когда отчётливо обозначился живот, старейшины решили вмешаться.

– Если она умрёт родами, тебя обвинят в убийстве. – предупредил его главный старейшина. – Женщина, носящая ребёнка, благословлена самой Анахитой. Ты не можешь знать, чей это ребёнок, и ты такой не один. Иди и помни.

До самых родов он не осмеливался поднять на неё руку и не пил, опасаясь, что сорвётся. Когда Таршу исполнилось три месяца, побои возобновились. Сперва робкие, словно проверяя её на крепость здоровья, потом сильнее и чаще.

Лет с пяти и сам Тарш испытал счастье подзатыльников – Тозур так и не признал его своим сыном. А когда мальчику исполнилось восемь, всем стало ясно – скиф. Тогда же он впервые заступился за мать, за что и расплатился с лихвой.

Но несмотря на нелюбовь «отца», он был весёлым сорванцом, затевая порой такие проказы, что получал ещё больше. Мог, к примеру, задержав под водой дыхание, подплыть, к вымачивающим в речке шерсть, женщинам и выскочить перед ними голым, после чего, под ругань, смеясь вылавливать упущенное ими с перепугу руно.

Мог с двадцати шагов камнем попасть в кувшин с водой, который несла на плече молоденькая девушка, после чего умело спрятаться и наблюдать за плачущей и мокрой девицей, представлявшей, как будет ругаться мать за разбитую посуду. А потом пойти и признаться в преступлении её родителям.