Трон Знания. Книга 3

— Сосед кинулся к нему. Мол, так и так. Может, в окошко смотрел, может, видел, кто взял. А этот: «Видел, как собака сумку обнюхивала». «Какая собака?» — «Твоя собака». Сосед вытащил пса из будки и свернул ему шею. — Глядя на грязный пол, Малика вздохнула. — Сейчас я чувствую себя, как эта собака перед смертью… Можно попросить хотя бы фонарик? Хочу видеть, на что наступаю.

Брат принёс огарок свечи… и женские ботинки.

Малика вернулась в келью подавленная, опустошенная. Села на лежанку, сложила на коленях руки; ладони горели огнём. Перед тем как уйти, Брат предупредил: если она не будет слушаться, то пробудет в чистилище очень долго. Малика невесело улыбнулась — вероятно, так долго, пока холод не вытравит из тела все крохи тепла, пока воздух, пропитанный солью, не издырявит лёгкие, а походы в туалет не сведут с ума.

Дождавшись, когда в коридоре затихнет хлюпанье под сапогами Брата, Малика осмотрела дверь — ни щеколды, ни защёлки, — и плотно её прикрыла. Почему-то так казалось, что теперь она в безопасности. Свеча догорела, стало темно, как в могиле.

Малика выглянула из комнатушки. Справа тупик, пропитанный зловонием. Туда она пойдёт лишь в самом крайнем случае, когда сил терпеть уже не останется. Убегая влево, коридор резко поворачивал. Из-за угла доносились непонятные звуки, будто кто-то не слишком настойчиво тёр наждачным кругом по камню.

Малика пошла на шум. Завернув за угол, прижалась спиной к влажной стене. Мужчина средних лет — в обносках, грязный, с опухшим лицом и полубезумным взглядом — волочил по полу мешок. Заметив Малику, споткнулся, упал. Немного отдышавшись, вновь вцепился в мешковину. В глубине коридора появился человек в чёрном балахоне и направился к Малике.

Она влетела в келью. Обхватив себя за плечи, заметалась. Это не страшная сказка, как ей показалось вначале. Это реальность. Праведный Брат не запугивал, когда знакомил её с правилами подземелья.

С горем пополам Малика вновь сделала свежий раствор, промыла раны. Прополоскала в кружке шёлковые бинты, обмотала кисти. Старалась ни о чём не думать, но невольно прислушивалась к шуму в коридоре. Шарканье порой затихало, и тогда громче слышался треск заколоченных оконных ставен.

Кто-то грозно прокричал: «Все по кельям». Наверное, наступила ночь. Появилась уродливая старуха в нелепом кружевном чепчике — при последнем наместнике одна из кухарок расхаживала в похожем чепчике по кухне и всем говорила, что в нём чувствует себя непорочной девой. Старуха поставила тарелку с лепёхой каши на лежанку рядом с Маликой. Проверила, есть ли вода в ведре, и удалилась.

Вновь пришёл Брат. Переступив порог, спросил:

— Почему грешник захотел с тобой поговорить?

— Какой грешник?

— Ну тот, о ком ты рассказывала.

Глядя в пол, Малика пожала плечами:

— Захотел и всё.

— Ты Праведная Мать?

Малика подняла голову. Чёрной повязки на руке сектанта не было. Значит, кто-то из Избранных проболтался, и слух о ней пополз среди рядовых Братьев.

— В каком-то смысле — да.

— А точнее.

— Я моруна.

— Никогда не слышал. Это кто?

Малика присмотрелась к Брату. Сколько ему? Лет двадцать пять, не больше. Гладкое лицо, ровный нос, длинные пепельные волосы, в дымчатых глазах холод. А в груди вместо сердца доска, исписанная Праведным Отцом. Откуда человеку, взращённому на проповедях, знать о морунах? Что он вообще знает о жизни?

— Как тебя зовут? — спросила Малика.

— Праведный Брат.

— Необычное имя. Кто придумал? Мать или отец?

На губах сектанта появилось подобие улыбки.

— Отец. Праведный Отец.

— Меня зовут Малика. Если хочешь, называй меня по имени.

— Если захочу.

Малика кивнула:

— Договорились. Моруны — это древний народ.

— Моруны, — повторил Брат и, сведя брови, уставился на куль. — Нет. Не слышал. Этот человек знал тебя?

— Мы виделись впервые.

— Почему он захотел тебе признаться?

— Он думал, что я отпущу ему грехи.

— Ты имеешь на это право?

— Он так думал.

— Даже в твоем мире есть Бог. «Танцор» искупает грех болью.

— Какой грех?

— Воровство, — промолвил Брат, явно удивленный непониманием Малики.

Она принялась разбинтовывать руку — сквозь ленты вновь просочилась кровь. Если шёлк не отмыть от крови, он присохнет к ранам.

— Всё намного сложнее. Он не раскаивался в том, что украл хлеб. Он винил себя в смерти невинной собаки. — Малика принялась разбинтовывать другую руку. — Ты бы не мог набрать в кружку воды и насыпать туда много соли?

Немного помедлив, Брат шкрябнул кружкой о стенку ведра, присел перед мешком:

— Много — это сколько?

— А сколько получится. Она плохо высыпается.

Брат придавил мешок коленом, покатал, как кусок теста:

— Что ты ему сказала?

Малика еле сдержала улыбку. История зацепила молодого мужчину. До сих пор он слушал другие истории, не столь приземлённые.