Тропа до звезд

Моди повел рукой. В дальнем конце помещения, за той самой раковиной, где недавно прихорашивался лоцман, одна из панелей щелкнула и скользнула вглубь. Из проема хлынула уютная оранжевая полутьма.

Наверное, впервые Саймон не знал, что сказать. Ну не благодарить же этого падальщика?! Альтруизм и в самом деле не заслуживал веры.

Но ничего говорить и не пришлось. Перестав пожирать взглядом путь к спасению, лоцман обернулся туда, где стоял его собеседник, и с некоторым даже удовольствием обнаружил, что тот исчез. Ушел, совершенно беззвучно и без следов. Следовало понимать, что в первое свое появление господин Джахо Ба старательно топал, словно взвод швейцарской гвардии на торжественной смене караула.

А на стиральной машинке, возле которой отирался призрачный гость, осталась сумка. Пара ремней, множество кармашков, торчащие наружу рукояти инструментов. Обладатель подобного ягдташа не мог быть никем иным, кроме как деловито спешащим куда-то техником. Особенно в виде плоского профиля на фоне дежурного освещения.

Поднимая сумку, Саймон чуть не смахнул тонкий слой пыли, скопившийся на верхней панели прачечного агрегата. Стиральный порошок и ошметки волокон ткани образовали странный узор, который едва не погиб от неосторожного движения. Но лоцман оказался бдительнее. Он наклонился, чтобы свет падал чуть сбоку, и рассмотрел панель внимательнее. Да, ошибки не произошло.

Чей-то изящный и почти наверняка длинный палец нарисовал схему. Прямо, прямо, поворот. Стрелочка – видимо, спуск. Еще одно переплетение тоннелей, еще спуск. И что-то крупное, помеченное латинской литерой «H».

Саймон смежил веки. Распахнул, еще раз внимательно изучил схему. Потом небрежно повозил по ней рукавом, чтобы пыль разлетелась равномерно. И устремился в сторону прохода.

Ничем иным, кроме как ангаром, буква «H» быть не могла.

Глава 5

А вот когда все идет слишком гладко – это повод насторожиться.

Весь житейский опыт, вся выстраданная практика познания мира – да интуиция, в конце концов! – должны в этот момент стройным хором греческого theatron[66] возопить: «Случилось страшное!» Не прислушаться к бдительному многоголосью окажется последней из ошибок – и по мере унизительности, и в общем порядке событий, возможных в жизни, пока оная жизнь оной ошибкой не пресеклась.

Круг предметов, преподаваемых юным лоцманам в стенах Академии, был широк. Порой широта эта казалась некоторым из них неоправданной, избыточной, ненужной. Ну право слово, в какой из ситуаций члену Семей могут пригодиться знания в области аналитической химии или математической статистики? Этот и прочие сродственные вопросы нередко озвучивались вслух – на посиделках в любимой забегаловке после занятий, что чаще, либо же на самих занятиях, в адрес готового идти на контакт преподавателя, что реже.

Ответы, как возникавшие сами собой, в оживленных диспутах, так и даваемые ex officio[67] профессорским составом, вернее, его наиболее терпеливыми представителями, никого особо не удовлетворяли. Так что те предметы, по которым не велся учет посещаемости, не проводились зачеты и не сдавались экзамены, большинство курсантов прогуливало – с той или иной степенью чистоты совести. Ректорат профилактически ворчал, но на деле смотрел на подобное сквозь пальцы.

Саймон же старался ничего из академической программы не упускать. При всем своем вольнолюбии, при склонности к фрондерству, а то и к откровенному бунту против Семейных и Профсоюзных порядков, он полагал, что есть вещи, пренебрегать которыми просто глупо. Картина мира, доступная лоцманам при помощи их дара, их чутья, и так выходила сложнее – и страшнее, – чем то, что мог себе представить рядовой обыватель. И при этом еще отказываться от ключа к шифру мироздания? Подобное было не в духе наследника Фишеров.

А кроме того, упомянутый Фишер считал, что «косить пары» и «динамить упры» – как раз таки и есть одна из пошлейших традиций Семейской молодежи. Поэтому регулярное посещение необязательных занятий тоже в чем-то становилось вызовом status quo[68].

В курсе общей физики, который, строго говоря, факультативным не являлся, для желающих пущей наглядности проводились лабораторные работы. Балл за них в общий зачет уже не шел, поэтому после обязательных лекций редко кто сворачивал на лестницу, ведущую в основательно экранированный подвал, хотя там как раз было интереснее всего. Оборудование, которое порой оказывалось реликтами века двадцать первого, а то и двадцатого, жужжало, дышало озоном и подмигивало индикаторами. Задачки, подбрасываемые преподавателями, походили на запутанные головоломки. В стенных шкафах зазывно мерцали корешками справочники и методички – от виртуальных моделей до древних бумажных изданий, защищенных локальным стазисом. Саймон искренне не понимал, как можно добровольно игнорировать подобные богатства.