Тропа Селим-хана

Вот уже третий год собирается он провести сентябрь в Кахетии, у родных. Как нарочно, мешают неотложные дела. Чудесный, виноградный сентябрь! Куда ни глянь, корзины с тяжелыми кистями. Хозяйки делают ткбиликвери: выливают на полотно сваренный сок винограда, смешанный с кукурузной мукой, и дают застыть. Или окунают в сок ядра грецких орехов, нанизанные на нитку, а затем вешают для просушки. Это чурчхела. А самые лучшие кисти кладут в опилки — на зиму. И, разумеется, сладкий, душистый сок наполняет огромные кувшины, вонзившиеся в землю своими острыми доньями, в подвале. Если в доме есть новорожденный, в его честь закапывают бочонок молодого вина, с тем чтобы выпить через восемнадцать лет, в день совершеннолетия. Все это Нащокин знал по красочным рассказам Ахметели.

— Значит, будем искать, — сказал Нащокин.

Поиск стал теперь сложнее, враги притаились, выжидают. Но Нащокин пришел к следователю еще и для того, чтобы получить ответ на вопрос, давно засевший в голове. Чего хотят враги?

— Да, вылазка необычная, — кивнул Ахметели. — Такие задачки не часто подбрасывают нам.

— Ваше мнение?

Пожав плечами, майор раскрыл папку, вынул конверт из фольги и извлек небольшую, размером с почтовую открытку, фотографию.

— Что за господин?

— Именно господин, — подхватил майор. — Не грузин, не русский, похоже — иностранец.

Человек, смотревший на Нащокина с фото, нес свою старость легко, жизнерадостно. Приветливое, пухлое, без морщин лицо, живые глаза. Взбитая волна седых волос. Узкий галстук, воротничок с тупыми концами, тоже по последней моде.

— У нас пока только молодежь так одевается, — думал вслух Нащокин. — Пожилые отстали от моды. Кто же он? Резидент, с которым у них назначена встреча? Сотрудник какого-нибудь посольства?

— Тоже в мешке несли, — сказал Ахметели. — Три экземпляра. Очень, очень странно.

— Типичный англосакс, — продолжал Нащокин. — Англичанин или американец.

— Если агент идет на связь, — произнес майор, — ему обыкновенно не дают с собой портретов. Это опасно. Агент в памяти должен держать. Выходит, не для себя взяли, передать кому-то велено.

— Зачем?

Ахметели развел руками.

Нащокин встал. Майор удержал его. Любопытный документ, тоже из их багажа.

«Арсен Давиташвили» — бросилось в глаза Нащокину. Да, на фотокопии черным по белому стояла подпись Арсена, знатного чабана. «Мой дом всегда открыт», — прочел подполковник. Русские буквы Арсен вывел крупно, почти по печатному. Может быть, другой Арсен? Однофамилец?

— Нет, этот, — сказал Ахметели. — Из Сакуртало. Роман Игнатьевич, я прошу совета. Как коммунист у коммуниста.

Арсен, старый друг Арсен! У Нащокина защемило сердце. Но нет, не может быть, чтобы он изменил! Это фальшивка, провокация…

— Почерк его. Обратите внимание на число. Тогда у Арсена гостил Мурадов.

Ах, да, Мурадов, из Средней Азии. Бывший контрабандист, приезжавший навестить родные места. Чабан не скрывал это. И документы у Мурадова были, помнится, в порядке.

— Мурадов гостил еще у двоих, — молвил Ахметели. — Бахтадзе, Шахназаров… Вот их личные дела. Роман Игнатьевич, самый важный сейчас вопрос не личность врага. Враг есть враг, не правда? Самое важное — наш человек, его честь.

Ахметели, конечно, прав. Хорошо, красиво произнес он это слово — «честь». Он прав, наступает очень серьезный момент поиска. Нелегко лезть по камнепаду, гнаться по следу.

Но трудно и сейчас, в этом кабинете, выходящем окнами на гору Давида, на корону парковых огней, уже увенчавших ее вершину. Ничто не грозит здесь — ни выстрел врага, ни ярость горного потока. А все-таки трудно сейчас. Многое зависит от того, что будет сейчас решено.

Шахназаров, Бахтадзе, чабан Арсен — кто они? Изменники или друзья, готовые завершить поиск? Честные люди, которым нужно раскрыть все карты, как союзникам? Ведь лазутчики явятся к ним. Для того и взяли с собой копии писем, чтобы напомнить, припугнуть.

— Тех я не знаю, — проговорил Нащокин, — а что касается Арсена…

Неужели Арсен изменник! Ему можно поставить в вину и неудачу первых дней поиска и то, что о письме стало известно только теперь, не от него самого. Арсен — враг! И работа его и дружба с пограничниками — одно притворство! Лишь на минуту допустил это Нащокин и почувствовал, как скверно становится на душе. Все вокруг словно померкло, даже огни на горе как бы потускнели.

— Кому тогда верить, Вахтанг! Не укладывается в сознании… Но как же понять письма?

Арестованный, называющий себя Хасаном, и его спутники были посланы к завербованным. Это же ясно!