Тропами карибу

У Леди был глубокий, «темный» голос, отличавшийся своеобразным, хватающим за душу тембром и какой-то плачевной полнозвучностью. Вой, казалось, был для нее своего рода катарсисом[7], едва ли не единственной возможностью эмоциональной разрядки за последние невеселые дни. Она отдавалась ему более страстно, чем Курок.

Более того, она выла и с большей виртуозностью. Она то улюлюкала, двигая языком вверх и вниз наподобие колена тромбона, то на какой-нибудь долгой ноте завертывала кончик языка к небу. Она лепила ноты щеками, втягивая щеки для полнозвучности и задерживая в них звук, так что возникал эффект рожка. Вероятно, она получала немалое удовольствие от своего пения и ревниво оберегала свою артистическую индивидуальность, ибо всякий раз, как я залезала на ее ноту, она мгновенно уходила от меня на ноту или на две: волки избегают петь в унисон, они любят аккорды.

У Курка голос был выше, чем у Леди. Он затягивал высоким дискантом, переходил на отрывистый лай и заканчивал воем: «ю-ю-ю-юуууу».

Отныне, проснувшись, мы всегда «поднимали вой». Подобно спевке у певцов – любителей, вой для волков не шумный базар, а приятное общественное событие. Волки любят повыть. Когда затевается вой, они сразу начинают искать контакта друг с другом, сбиваются в кучу, соприкасаясь шубами. Некоторые волки, как, например, Леди, любят «попеть» больше других и прибегают на «спевку» из какой угодно дали, и надо видеть, как часто они дышат при этом, как горят их глаза и как страстно по мере приближения они начинают подвывать, широко раскрыв пасть, уже не в силах сдерживать себя!

Впоследствии, когда волк или пара волков подкапывались под изгородь загона у нас дома, в Колорадо, и убегали, достаточно было поднять вой с участием остальных волков – и вот уже беглецы сломя голову мчались из лесу или с гор, спеша присоединиться к своим сородичам.

Волкам очень помогало переносить неволю одно обстоятельство. В небольшом деревянном домике, стоявшем в южном конце короткой цепочки ваниганов, жили Дин и Эстер Филипсы, начальник аэродрома и его жена, наши единственные соседи. Они держали собак. Две из них бегали на свободе, чему волки – невольники могли только завидовать, зато три остальные сидели на цепях прямо на снегу, по соседству с волками, и это очень выручало нас: вид собак, казалось, несколько утешал волков.

Волки сидели на двух коротких цепях, прикрепленных к концу длинного стального троса, лежавшего на снегу; другой конец троса был привязан к заваленной снегом свае. Это давало волкам возможность бегать по кругу полтораста футов в поперечнике. Курок быстро приспособился бегать на цепи во весь опор, плавно и без кувырков. Дикарка Леди неизменно порывалась бежать лишь в одном направлении – к ровной линии горизонта, и цепь, натягиваясь, опрокидывала ее.

Свободных собак звали Кобук и Брауни. Брауни была полугодовалой сучкой.

Она пыталась заигрывать с волками, но те презирали ее – поначалу. Их пленял огромный белый Кобук. "Ишь какие разборчивые! – сказал Крис. – Они, видите ли, не представляют себе, как может скрасить их жизнь какой-то жалкий щенок!

Другое дело большой красивый пес! Вот если б он принял их в свою стаю!"

Кобук начисто игнорировал волков, и в конце концов им пришлось удовольствоваться обществом крошки Брауни. Случалось, даже Курок делился с нею едой; при этом он с серьезным видом стоял подле нахальной собачонки и смотрел, как она ест мясо из его миски. Однако на то, как она таскает «из дому» принадлежащие ему кости, он взирал уже не столь благосклонно; Курок всегда любил собственность. Торжественно и непреклонно хватал он Брауни за хвост всякий раз, как она удирала с костью в зубах. Кость была «на другом конце», но, прояви он побольше упорства, очень может быть, он придумал бы способ добраться до нее!

Мы держали в изножье кровати ящик с костями, чтобы волки не скучали ночью. И вот против этого – то роскошества наших богатых, «работающих на Голливуд» волков Кобук не мог устоять. Каждое утро, как только мы зажигали свет, он вставал у двери на задние лапы и молча выставлял в высокое дверное окно свою широкую белую голову. Мы впускали его, он проходил к ящику и принимался выбирать себе кость.

В эту минуту Курок и Леди совершенно преображались. Они улыбались самыми ослепительными улыбками, какие мы у них видели. Леди робко высовывала голову из-под брезента, свисавшего с кровати. Ее глаза были темны и блестели от возбуждения. Заискивающе повизгивая, мелко – мелко шмурыгая носом, она возбужденно обнюхивала бок Кобука.

Курок отважно вылезал из-под кровати, и мы воочию наблюдали волчье ухаживанье. (Волки «ухаживают», прося дружбы.) Плавный, быстрый, грациозный в движеньях, как никакая собака, он кланялся, и это были не тяжелые щенячьи приседанья на передние лапы, а очаровательные легкие поклоны и извиванье, сопровождаемые неподражаемым, чисто волчьим закидываньем вверх головы! Он кокетничал. Он составлял лапы в виде буквы V: «Я ваш покорный слуга!» Он умоляюще закидывал лапу на шею Кобука. Его глаза сияли.