Тропами вереска

– Как долго я ждал… Не противься… Не противься, Шаисса. – Он шепчет, укрывая меня крыльями, складывая их куполом над нами. И мы падаем вниз, в пропасть, в черную бездну, так стремительно, что я вновь кричу, а демон смеется. Он позволяет мне увидеть, как стремительно несется навстречу земля, раскрывает ладони, выпуская меня из объятий. И я падаю к черной земле и красным пятнышкам маков, ожидая этого удара – последнего. Острый запах прелой листвы ударил мне в лицо, и уже у самой тверди сильные руки подхватывают, а крылья вновь выдергивают нас вверх.

Шайтас любит играть.

– Испугалась, ведьма?

– Испугалась, демон, – ответила я. Глупо врать, что мне не страшно: сердце колотится пойманной птицей, норовит выскочить. А Шайтасу мой страх – словно сладость, он слизывает его раздвоенным языком с моих губ, вдыхает жадно, сжимает меня сильнее.

– А если не поймаю, ведьма? – мурлычет он мне на ухо, и дыхание его обжигает холодом.

– Разобьюсь, Шайтас, – шепчу я, откидывая голову. – Если не поймаешь – я разобьюсь.

– Помни, Шаисса, всегда помни об этом! Ты в моей власти, ты – моя!

И он вновь целует, вновь обнимает руками и крыльями, то взмывает ввысь, то камнем обрушивается вниз и не устает от своей игры, лишь смеется, когда я кричу.

Сколько это длится, я не знаю. Порой мне кажется, что в Омуте я провела всего несколько минут, порой – годы. А когда спрашиваю у Шайтаса, он злится. Но я вновь спрашиваю. Вот и сейчас, когда мы парим над сизыми облаками, я смотрю в алые глаза и задаю вопрос:

– Сколько я в Омуте?

– Вечность, – рычит Шайтас. И вновь складывает крылья, падает вниз, устремляясь к башне своих чертогов. – Ты здесь вечность, и еще столько же впереди. Все, кого ты любила, – давно сгнили в земле, все, кто тебя помнил, – сгинули. А мы остались. Ты душой вечна, я – телом… Века прошли в твоем мире, Шаисса! Смирись и стань моей, открой ворота!

Я качаю головой, и демон рычит от злости. На камень башни он меня почти швыряет, так что я падаю, обдираю колени. В Омуте боль настоящая.

Он встает на ноги, черные крылья опадают плащом, краснеют до цвета алой крови. И сам Шайтас меняет облик, становясь рогатым зверем. Так ему привычнее и удобнее – человеческий лик он не любит.

– Строптивая ведьма, – зверь рычит, оскалившись. – Откроешь. Все равно однажды откроешь!

Он спрыгнул с башни, оставив меня одну, а я поднялась, отряхнулась. Черные тени в углах оживились, поползли за мной следом змеями. Они всегда были рядом, тени мрака, приглядывающие за мной. Ни на мгновение меня не покидали, смотрели из каждого угла желтыми глазами Шайтаса. А углов в моих покоях было много. Сколько ни считала, так и не смогла сосчитать. То мерещится десяток, а то и вся сотня выходит. Все в Омуте изменчиво и зыбко, все непостоянно, кроме Шайтаса и его ожидания.

Я сбежала по ступеням в свои покои, окинула их взглядом. Когда я вошла сюда первый раз – не смогла сдержать вздоха. Никогда я таких покоев не видела, да и нет в моем мире таких. Вместо стен – цветы и травы, живые и дышащие. Вместо потолка – звезды ясные. Размерами покои с целым дворцом сравниться могут, у одной стены встань – противоположной не увидишь. Все здесь есть: и столы, снедью накрытые, и водопады с хрустальной водой, и под ногами шкуры неведомых зверей – шерсть их мягче пуха. И постель в центре, укрытая шелками и расшитая золотом, усыпанная лепестками цветов, чей запах, словно дурман – опьяняет и лишает воли. Шайтас осыпает этими цветами мое тело, целует нежно и злится, когда я вновь отталкиваю его.

Это повторяется снова и снова, может, и правда – вечность? Я не знаю. В Омуте день и ночь наступают по велению демона. Вот и сейчас демон не в духе: травы на стенах заволновались, словно вода на озерце, и почернели, обуглились. Осыпались на светлый пол пеплом. А я вздохнула. Жаль их. Красивые были.

Когда первый раз травы засохли, я их спасти пыталась, таскала в ладонях воду от водопада, поливала. Злилась, что даже кубка на столе нет, а в ладонях много не унести. А растения вяли, жухли, осыпались под моими пальцами.

– Хочешь спасти их? – Шайтас возник, словно ветер. – Открой ворота, Шаисса. И тебе подвластна будет жизнь и смерть. Оживишь мертвое и спасешь живое. Открой.

Я выплеснула воду на пол, покачала головой.

– Ты звал – я пришла, Шайтас. А про ворота уговора не было. Не открою, не бывать этому!

Он лишь рассмеялся.

– Глупая, глупая ведьма… Думаешь, устоишь? Откроешь, Шаисса. Откроешь…

В тот день, после пира нечисти, он принес меня сюда, косы распустил собственноручно и в каждую прядь самоцвет вплел, увенчал лоб обручем золотым с драгоценным лазуритом. Платье на мне сменилось тончайшей дымкой, то ли ткань, то ли туман живой – не понять.

И шептал мне демон слова такие, что голова кружилась, а воспоминания таяли. Он кормил меня с рук сладкими ягодами, поил горьким вином. Ласкал так мучительно-нежно, а потом так ненасытно-страстно, погружая меня в плотский дурман наслаждения. Шайтас улыбался, когда целовал меня, неторопливо снимая одежды и изучая мое тело – алым взглядом, ледяными ладонями, влажным языком.

– Красивая ведьма…