Тропик Козерога

Тридцати двух лет как не бывало, а я по-прежнему говорю Да! Да, Мосье Антипирин! Да, Мосье Тристан Бустанобей Тзара! Да, Макс Эрнст Гебурт! Да! Мосье Рене Кревель, – теперь, когда ты покончил с собой, – да, мир сошел с ума, ты прав. Да, Мосье Блэз Сандрар, ты прав был, убивая. Не в день ли Перемирия ты выпустил книжонку «J’ai tué»?[53] Да, «положись на моих молодцов, человечество…». Да, Жак Ваше, совершенно верно: «Искусству до́лжно быть чуть-чуть смешной и скучной безделушкой». Да, дорогой Ваше, царствие тебе небесное, как ты был прав и как смешон, как трогательно скучен, нежен и правдив: «Символам присуща символичность». Повтори это еще раз – с того света! Есть у тебя там мегафон? Не нашел ли ты там руки-ноги, потерянные в схватке? А можешь снова составить их вместе? Помнишь встречу с Андре Бретоном в Нанте в 1916-м? Вы ведь вместе отмечали рождение истерии? Не говорил ли он тебе тогда, Бретон-то, что есть только чудесное и ничего, кроме чудесного, и что чудесное всегда чудесно? И не чудесно ли услышать это снова, даже если у тебя заложены уши? Здесь, прежде чем идти дальше, я хочу привести твой маленький портрет, сделанный Эмилем Бувье к пользе моих бруклинских друзей, которые тогда, может, и не узнавали меня, но теперь-то уж точно узнают – как миленькие…

«…Он не был законченным сумасшедшим и мог объяснить свое поведение, когда того требовала ситуация. И тем не менее его поступки вызывали такое же недоумение, как и самые скверные чудачества Жарри. Например, едва он выписался из госпиталя, как нанялся в портовые грузчики и коротал дни, разгружая уголь на пристанях Луары. Вечерами же, с другой стороны, он обыкновенно совершал обход кафе и кинотеатров, одеваясь по последнему писку моды и постоянно меняя костюмы. Более того, во время войны он частенько разгуливал то в форме гусарского поручика, то в форме английского офицера, то в костюме авиатора или хирурга. В гражданской жизни он был точно так же свободен и раскован и мог запросто, представляя знакомым Бретона, назвать его Андре Сальмоном, тогда как себе приписывал, хотя и безо всякого намека на тщеславие, самые удивительные титулы и авантюры. Он никогда никому не желал ни доброго утра, ни доброго вечера, ни доброго здоровья и никогда не утруждал себя ответами на письма, не считая писем, которые писал матери, когда ему требовались деньги. День ото дня он переставал узнавать лучших своих друзей…»

Узнаёте ли вы меня, пацаны? Простого бруклинского мальчишку, водившегося с рыжим альбиносом из округа Зуни? Собиравшегося, закинув пятки на стол, писать «мощные вещи, вещи, обреченные на вечное непонимание», – вещи сродни тем, что обещали мои покойные собратья. Ох уж мне эти «мощные вещи»! А вы бы узнали их, если бы на них наткнулись? А известно ли вам, что ни одна «мощная вещь» не стоит ни одной из миллионов загубленных жизней? Ах да – новые сущности! Нам все подавай новые сущности. Мы можем обойтись без телефона, без автомобиля, без первоклассных бомбардировщиков, но вот без новых сущностей нам никак нельзя. Если Атлантида погрузилась в пучину вод, если Сфинкс и Пирамиды по сю пору остаются вечной загадкой, то только потому, что не народились еще новые сущности. Остановите-ка на секунду мотор! Отмотайте немного назад, в 1914 год, к кайзеру, сидящему верхом на коне. Пусть он посидит так секунду, сжимая в своей ссохшейся ручонке тугую узду. Взгляните на его усы! Посмотрите, какой у него напыщенный вид, сколько в нем гордости и величия! Взгляните на его пушечное мясо, выстроенное в строжайшем порядке, в полной готовности повиноваться каждому слову, в полной готовности подставить грудь пулям, дать выпустить себе кишки и истлеть в негашеной извести. Задержитесь еще на секунду – так, ну а теперь взгляните на оборотную сторону: защитники нашей великой славной цивилизации, люди, готовые воевать, чтобы положить конец войне. Переоденьте их, поменяйте униформу, замените коней, замените знамена, поменяйте ландшафт. Ба, да кайзера ли это вижу я на белом коне? Да те ли это злобные гунны? А где же Большая Берта? О, вижу, вижу – никак, она направлена на Нотр-Дам? Человечество, други мои, всегда шагает впереди… Так мы говорили о мощных вещах? А подать их сюда – мощные вещи! Позвоните в западное объединение и пошлите быстроногого курьера – да не калеку какого-нибудь или старпера, а быстроногого юнца! Пусть найдет грандиозную вещь и доставит ее сюда! Нам такая как раз нужна. У нас тут новенький музейчик, которому не терпится ее приобрести, – тут вам, пожалуйста, и целлофан, и десятичная система Дьюи для ее хранения. Единственное, чего не хватает, – это имя автора. Даже если у него нет имени, даже если это анонимная вещь, мы все равно ее не отфутболим. Даже если она припахивает ипритом, мы не против. Лишь бы доставили ее сюда – живой или мертвой. Двадцать пять тысяч долларов тому, кто ее раздобудет.