Тропинка к дому

Алексей обомлел. Был у лосихи великий час материнства — роды. Грешно прикасаться к этой тайне даже глазом. Назад! Скорее отсюда! Но лосиха застонала громче: ы-и-и… ы-и-и… ы-и-и… И этот стон удержал Алексея.

«Что-то не так… — и он шагнул вперед… — Я же… Я же зоотехник». И все понял: лосиха не могла разродиться. Подвернулась одна ножка у лосенка, и он застрял. Это грозило неминучей смертью и матери, и детенышу.

Что делать? Испуг, смущение, желание помочь лосихе — все это обдало жаром молодого зоотехника. Как быть? В лесу. Ничего нет под руками. Даже походную аптечку забыл, растяпа. И так ли он все понял? А вдруг да лосиха неверно истолкует его вмешательство, пересилит все боли, вскочит и обрушит стальные копыта на обидчика.

Лосиха снова повернула голову к нему, и он увидел, как в глазницах копятся слезы. Мука и отчаяние были в ее взгляде. «Только ты можешь выручить меня», — просила она человека. И он понял: никто во всем лесу не сможет помочь сейчас лосихе, кроме него. Понял — и решился.

«Будь что будет!» — Лешка торопливо сорвал куртку, закатал по плечи рукава. И, пересиливая робость, успокаивая какими-то ласковыми словами лосиху, приступил к делу…

Потом, в горячке, он уже не мог сообразить: много или мало прошло времени, пока на защищенной лесной поляне (загодя мамаша приглядела местечко) не произошло то, что должно было произойти, — пока не появился на свет лосенок. Это был порядочный бычок, но неуклюже-смешной, как все малыши.

— Ну вот, дружище, успокаивайся, приходи в себя возле мамки и увидишь, какой красивый лес, где ты родился. Это теперь твой лес. А мать у тебя, знал бы ты, из умниц умница. Все вынесла, все вытерпела. Сильная и прекрасная лосиха, такая своего сыночка никому не даст в обиду, — взахлеб говорил Лешка, чувствуя разрядку: из сердца уходила тревога, и оно наливалось бурлящей радостью и нежностью и к этой лосихе, и к ее сынку.

Лосиха-мать облизывала лосенка, прихорашивала, ровно проливая тепло глазами-звездами и на своего сынка, и на своего спасителя. А он стоял растерянный и счастливый…

5

К вечеру из лесу вышли двое — человек, а за ним огромная серо-рыжая лосиха.

— Глядите, глядите, никак, это Алексей с Находкой! — удивился боцман Привалов. Он стоял на возу и скидывал осиновые ветки.

Михеев и Зина выскочили из лаборатории.

— Точно, они! — шумел боцман. И по-молодому соскочил в телеги. — Айда встретим.

Алексей нес перед собой на руках что-то тяжелое, завернутое в пегую спортивную куртку, а за ним, почти касаясь губой плеча, вяло шагала намаявшаяся лосиха.

Все трое бежали навстречу им. Зина первой оказалась возле студента.

— Ух, какой великан! Бычок или телочка?

— Бык. — Алексей остановился.

— Дай мне его. — Она приняла теленка, чмокнула в губы. — Красавец.

Из кармана куртки под ноги девушки выпал завявший ландыш. Алексей постеснялся поднять его и передать ей.

После, на ферме, он рассказывал Михееву, Макарычу и Зине, какие трудные роды были у Находки и где он наткнулся на нее. Рассказывал сухо, безо всякого воодушевления, словно это ему, зоотехнику, приходилось делать десятки раз.

И то, как это случилось, и простота рассказа подействовали на Михеева необычайно.

— Молодец. Впервые в мировой практике принял роды у лосихи в лесу. — Михеев весь засветился, сбил на затылок свою крохотную кепчонку с мятым козырем. — Да ты, Алексей Савкин, знаешь кому помог? Ты помог самой природе! — Смял сигарету. — Вот что: диплом защитишь и — к нам на лосиную ферму. Я сегодня же напишу отношение в институт.

— Конкретно сказать, — поднялся боцман, — этот случай я занесу в свой вахтенный журнал.

А Зина ничего не сказала. Только тряхнула золотыми волосами и обожгла студента озорным взглядом.

ПАСТУХ И ПАСТУШКА

1

— Труби! — приказал дед, когда они вышли на влажное от росы крыльцо.

Любаша вскинула горн. Солнце угодило в горн, ослепительно полыхнуло и слилось на вскинутую руку, на голый локоток. Девочка облизала тонкие губы, привычно-ловко уместила их в мундштуке. Щеки ее вдруг округлились, светло-голубые глаза расширились, повлажнели, синий беретик закинулся назад, она шумно втянула через нос воздух, кивком головы скомандовала сама себе.

— Та-та-та-та-а-а-а… — голосисто, протяжно-отчетливо врезалась труба в утреннюю тишину. Крупный белый, с желтинкой по бокам петух подпрыгнул от неожиданности, просыпал тревожное «ко-ко-ко» и, недовольный, отскочил от крыльца. Бодрый текучий звук горна одолел деревню, скатился по угору к Покшинскому плесу и, загасая, отозвался там мягко и чисто.

— Еще? — Любаша с вызовом глянула на деда. — Могу сыграть «сбор», «на обед», «на зарядку становись», «зорю» могу.

— Ладно. Хватит пока. Будем считать — сдала экзамен. — Дед обнял внучку, прижал к своей теплой тельняшке. — Айда завтракать.

Есть Любаше совсем не хотелось. Дождалась. Вот и дождалась: теперь-то дедушка возьмет ее пасти лосей. Прошлым летом слезно просила-молила, наотрез отказал: «Мы не только голосом, мы и горном созываем. Подудишь в трубу — они и бегут к тебе… Как выучишься на горниста, так обязательно возьму в пастухи».