Тропинка к дому

— Отелы у лосих всегда в мае. Вот мы и отправились на поиски лосят. Заходим в одну лесную деревеньку, в другую, спрашиваем: «Не видали лосиху с лосятами?» — «А она что — ваша?» — отвечают шутники.

Рыскаем с Михеевым по соснякам, продираемся осиновыми и ольховыми чащобами. Пусто. А потом, я говорил уже тебе, наткнулся на Малыша. Принес его на ферму. Михеев обрадовался: начало положено.

За ратушинским полем — ельницы. Махнули мы туда майским деньком и напали на след. Молодая лосиха с сосунком. Видать, первенец у нее. Зрелые лосихи по двойне приносят. Но как взять теленка? Он под защитой, да еще какой грозной! Только мы подступимся, как она ногами замолотит, завсхрапывает от ненависти. Того и гляди, пришибет копытом.

Кричим, стучим, свистим, отгоняем мать от лосенка. Если бы сразу кинулись к ее дитю, неминуемо была бы беда. Дальше тесним мать. Конечно, обоим нам жалко разлучать лосиху с малюткой, но что поделаешь? Как же иначе изучишь и узнаешь лося, если он не будет перед тобой, перед твоими глазами?

Далеко отогнали лосиху. Вернулись назад. Лежит на траве у елочки рыжий бугорок. Бьет его дрожь от носа до куцего хвостика: мамку потерял — что теперь будет?..

И вот те́льца махонького лесовичка коснулась рука человека. Пискнул он от ужаса жалобно: «И-и-и-и…» Все силенки собрал, рвется из рук, брыкается, бунтует. Под плотной шерсткой, слышу, дрожит от напряжения, бьется кажинная жилка.

Лосенку дела нет ни до Михеева, ни до меня, а мы, знал бы он, тоже так волнуемся и переживаем. Шутка сказать: решились заменить лосенку его мамку. А ну, как промашка выйдет!

Я держу, Михеев из-за пазухи достает бутылку с молоком, подносит к губам лосенка, умоляюще просит: «Пей, лесовичок, пей». А он выталкивает, выплевывает с отвращением резиновую соску. Еще бы! Как не понять малыша: двадцать минут назад сосал нежный, теплый, отрадный материнский сосок, а теперь эти два наглых дядьки суют ему в рот холодную резиновую вонючую дрянь! Не принимать! Бунтовать! Звать на помощь мамку!

Переглянулись мы с Михеевым, вид у моего начальника убитый. Да и сам я выглядел не как моряк, чего уж там скрывать. Вдруг да не возьмет соску? И матери теперь нет! Погибнет из-за нашего необдуманного опыта лосенок…

Михеев первым приходит в себя, успокаивается. Вижу, оживился, что-то придумал. Так и есть. Складывает пальцы в ковшик, наливает молоко, молоком мажет лосиные губы, обмакивает соску.

«А ну, дружок, пей, пей», — просит он лосенка.

Соска облизана. Лосенок поражен: эти два злых врага поят его молоком! Поят, да еще чем-то накрыли. Это я его в бушлат завернул — перестала бить дрожь. Соглашается взять соску. Пьет молоко. Теплое, сладкое. Только потягивай. Михеев отнимает соску, а он, хитрец, прижимает ее губами, не отдает. Ага, понравилось!

«Ишь, наловчился, так и ввинчивается шурупом в бутылку», — вслух радуюсь я.

«Шурупом, говоришь? — переспрашивает повеселевший, враз ободрившийся Михеев. — Вот, брат, — обращается он к лосенку, — и имя у тебя уже есть: Шурупом будешь… Запоминай…»

Привалов сел, потирая ладони, вздохнул:

— Ни сам Шуруп, ни мы не знали, какая судьба уготована ему впереди.

— Что-то случилось? — испуганно спросил Роберт.

— Нет. Спустя три года забрали у нас Шурупа. В цирк. И теперь, слышно, знаменитый он артист. Наши журавкинские лоси доказали, что и в цирке выступать могут… Значит, вот и два лосенка у нас. А через неделю еще двоих привезли лесники. С этого, Алексеич, и началась Журавкинская ферма.

И появился у нас еще один друг — лось…

Ну и работкой наградил меня Михеев! Что хотел, то и получил: столько тревог, забот, хлопот! Признаюсь тебе: не будь у меня морской закалки, не выдержал бы. Нет… Дело новое, до всего своим умом-разумом доходи. Но это как раз то, что и нужно человеку. Так я считаю… А тут еще директор опытной станции взбеленился: «Закрою ферму, а лосей ваших в ресторан «Кострому» на котлеты сдам». Ферме уже четыре года, а лосей у нас пятнадцать. В газетах пишут о нас. Ему, видишь, хотелось, чтоб сразу был и опыт и результат. Мы с Михеевым — в обком партии. Там разобрались во всем. — Привалов поднялся: — Тут родничок рядом. Пойдем умоемся, а после угощу я тебя таким, о чем ты и не мечтал.

6

Привалов флотской финкой разреза́л ржаной черствый хлеб на ломти и пел вполголоса крепким приятным баском:

Дывлюсь я на нэбо
Тай думку гадаю:
Чому я не сокил,
Чому пэ литаю…

Оборвал песню.

— Хлебец рассуй по карманам, да не скармливый сразу, а угощай лосиху с выдержкой. И не бойся, и не суетись. Договорились? — лосевод приложил ладони ко рту и громко, распевно позвал: — Находка-а… Находка-а… Находка-а… — выждал и снова: — Находка-а, ссюда-а… скоррей!

По сече громко затопали, из-за ельника вывернулась лосиха, огромная, крутобокая, шерсть цвета лежалой хвои, задние ноги до половины ляжек почти белые, на подшейке смешно качалась крохотная кисточка, глазные бугры резко выпячены. Распахнула глаза, уставилась на деда: звал? вот она я!

Привалов угостил лосиху коркой, ласково заговорил: