Тропинка к дому

Лед еще плотно прикрыт снегом. И только поехал руслом реки — сразу наткнулся на свежие, проломистые лосиные следы. В самом донце иного следа проступила вешняя вода — наслуда. Остановился. Присматриваюсь. Вот огромный зеленый и зелено-желтый чуб ивовых веток навис с берега над рекой. Там и тут молодые побеги аккуратно срезаны лосиным зубом, снег под кустом утоптан, в одном месте на снег просыпана кучка коричневых слив, еще не затвердевших. Лоси. И только что кормились тут. Я огляделся и, растягивая слога, негромко позвал: «Сю-да-а… Сю-юда… Ско-орей… Ско-о-рей…» Этот зов журавкинским лосям знаком с детства.

Тишина. Где-то в прибрежных зарослях пересвистнулись синицы. Купаясь в лучах солнца, то поднималась над лесом и рекой, то опускалась и громко вскрикивала ворона; что-то мягко просыпалось в заречной ельнице: наверное, снег сорвался с веток. Теперь, в предвесенье, даже прыжок легкой белки мог обрушить его. Тишина…

И вдруг впереди, на островке, густо поросшем ивняком, высеклось металлом о металл короткое, осторожное: динь-динь… динь-ди-и-и-н-нь.

Выдал предатель-колоколец: лоси!.. Я проехал еще немного вперед и увидел двух рослых лосих. Их вытянутые, с горбинкой морды были повернуты в мою сторону. Лосихи выжидательно замерли: свой или чужой?

Я еще раз позвал лосей, подъехал к старой вербе… Перед глазами в одно мгновенье выплыл солнечный денек июня.

…Я пришел на ферму, когда там готовились к дойке. В станки из окоренных еловых жердей, принесли свежие пучки клевера, с огнистыми и белыми головками поставили овсяную кашку, проверили, есть ли соль-лизунец. Галина Николаевна, первая заботница лосефермы и первая ее доярка, холщовым полотенцем вытерла пятилитровое ведерко, сказала:

— Вот доенка моя и готова, буду звать лосих. — Она вышла за открытые воротца, повернулась в сторону леса, сложила рупором ладони и громко, нараспев, позвала:

— Ми-и-ка-а… Ми-ка-а… Ле-е-ся-а… Ле-е-ся-а-а… Ры-жулинки-и мои… На дойку-у… Рыжулиики-и!..

И еще раз пять звучно и весело пропела это же.

— Придут?

— Придут. А если далеко гуляют, пионерским горном буду призывать… А совсем недавно применили и такой способ вызова: включаем в сеть магнитофон и через усилитель передаем магнитофонную запись электродойки со всеми ее звуками: вот струйка молока бьется о подойник, вот лосиха чмокает губами, круша картофелину, вот лосиха глубоко вздохнула, вот тряхнула головой — и жаворонковой трелью отозвался колокольчик на шее… Лосиха далеко слышит человеческий голос, а тут, уловив магнитофонную запись, обманывается, принимает все всерьез, думает, что дойка уже идет, и мчится на ферму во весь дух.

— Галина Николаевна, давно хотел спросить вас: дружат лосихи меж собою?

— Одни дружат. Крепко, честно. Вот Мика с Лесей. Ходят вместе, заботятся друг о дружке… Как-то наткнулась Леся глазом на сучок, так ее подруженька все зализывала ей глаз. — Галина Николаевна подвернула рукава белого халата. — А есть, — голубые глаза осветились хитрецой, — есть лосихи, которые почему-то не терпят друг друга, враждуют. Как, скажи, у нас, у людей. И приходится нам и мирить их, и разнимать. Доходит до того, что выказывают недовольство, если не их первых доят. Мы гасим конфликт так: впускаем на дойку лосих-соперниц в одну дверь, а выпроваживаем в разные двери.

— А как относятся лосихи к электродойке? Ведь это немыслимо дерзко: лосиха и — доильный аппарат! Попробуй в лесу дотронуться до дикой лосихи! А вы вот ей на соски надеваете стаканчики! Включаете аппаратуру!

— Терпят. Привыкают и терпят. Ведь меня они считают своей. Родной. Доверяют: плохого им от меня не будет… А вот иная из лосих, когда снимаю аппарат, аж вздохнет: ы-ых! И этим все скажет. Правда, из десяти лосих троих вручную доим. Отказались, наотрез отказались от техники. — Галина Николаевна рассмеялась. — Я ведь понимаю их: моя-то рука ласковая. Теплая.

Из кустов вышла крупная, поджарая, тонконогая красивая лосиха.

— Мика-а… Умница моя…

Ладонь хозяйки проехалась по боку идущей лосихи. Потребовалась минута-другая, и аппарат был на вымени у лесной коровы. Дойка началась. Лосиха угощалась клеверком.

Тут, к моему удивлению, на круп лосихи села одна из квартиранток фермы, трясогузка, и стала вышагивать и выискивать для себя то мошку, то букашку, то паучка, принесенных лосихой из леса. Птица была в дружбе с Микой.

В доенку меж тем лилось и лилось густое, запашистое лосиное молоко, пока не наполнило ее…

Ко мне шли сразу две лосихи. Похожие одна на другую, как две сестры. Может, какая-то из них Мика? Вот одна остановилась, растопырила передние ноги, нагнула голову и губой захватила снежку, оставив ямку. Лосихи были серые, с чуть заметной рыжинкой, как лежалая хвоя; на подшейке смешно болтались кисточки; глаза большие, открытые, добрые; ресницы черные, выпуклые; раковины объемистых ушей заросли белесой шерстью.

Лосиха, та, что пробовала снег, приблизилась к моей вербе, потянулась шеей и головой, поймала ветку и губами, губами перебирала ее, не выпуская, до тонкого места и тут сломала. И ветку сразу же отправила в рот.