Тропинка в зимнем городе

— Ну, хорошо, а с какими видами на будущее? Значит, все-таки убегаешь от рабочей профессии, хочешь стать инженером? Директором завода? А может, потом и министром?

— Директор завода и министр — не профессии, а должности, — заметил Гена.

— Я поступлю в институт, прежде всего, затем, чтобы изучить высшую математику, — сказал Ким. — Чтобы самому уметь выполнять все расчеты… Дело вовсе не в том, что я поднимусь до инженера, а в том, что сама рабочая профессия поднимется до уровня инженерной. И никуда от этого не деться: научно-техническая революция…

Максим долгим взглядом посмотрел на Кима, на Гену, произнес потеплевшим голосом:

— А знаете, ребята, мне захотелось поднять эту рюмку за вас… Мастеровитые и крепкие вы люди, в то же время тонко чувствующие жизнь… Да-да, черт возьми, вы ее прекрасно и верно чувствуете! А это, может быть, ценнее всего в человеке… Не скрою, ведь у меня бывали и другие встречи, из которых я не вынес такого же впечатления. Знавал я и таких рабочих, которые ничего не видят и не желают видеть, кроме своей выгоды… За примерами недалеко ходить: два моих соседа… один работает на стройке, и каждый день тащит оттуда что под руку подвернется! И метлахскую плитку, и белила, и краны-смесители. Причем не только, как говорится, для дома, для семьи, а и на сторону продает. Хамовитый, грубый… Да и как ему быть другим, если он за всю свою жизнь ни одной книги до конца не прочитал, а ребятишкам своим ни одной книжки не купил. А другой сосед — эдакий благообразненький, вежливый, тихоня, а когда в лес отправляется на охоту — там зверь зверем. Весной опустошит токовище — даже на развод не оставит. Лосиху кормящую прикончит, не раздумывая… Для меня такие люди омерзительны, хотя здесь и не так уж важно, кто ворует и занимается браконьерством — простой рабочий или дипломированный инженер. Хищники, потребители, нравственные уроды…

Максим, так и не договорив обещанного заздравного тоста, выпил рюмку залпом и до дна.

Светлану, по-видимому, насторожило это:

— Макс, ты знаешь, что таким способом тревоги не развеешь. Да и никогда еще лишняя рюмка не прибавляла тебе веселья…

Пухленькая Катя вскочила с места, тоже запротестовала:

— Да этому диспуту конца не будет, если вас не уймешь… Праздник-то все-таки наш! Хоть бы кто танцевать пригласил. А они заладили — знай спорят…

— Верно, Катюша! — поддержала ее Света, но сама не ударилась в пляс, а наоборот — села к пианино, откинула крышку, пальцы ее разбежались по клавиатуре и собрались вновь, уже нащупав бойкий ритм.

21

Шел еще один, непримиримый, спор: между зимой и весной. Временами они, разъярившись, бросали друг против друга все свои потаенные силы — и тогда земля терялась из виду, все вокруг полнилось завыванием и гулом, ветер старался смести крыши с домов, расщеплял, скрежеща, ветви старых тополей, гудел сиреной в проводах, опутавших улицы. Валил сплошняк снегопада, вьюга завивала его смерчами, — но вдруг откуда ни возьмись проглядывало солнце, гнало, теснило тучи, вьюга захлебывалась, и снежинки начинали посверкивать в воздухе, как вылетевшие до срока бабочки.

Зима, подтянув резервы, снова заставляла весну уйти в оборону: два дня кряду сыпал снег, и поверх грязного наста опять легла чистая белая пелена.

Но однажды утром внезапно пошли в наступление главные силы весны: южный теплый ветер и горячее солнце. Город утонул в ослепительной синеве. Со звоном рушились с крыш тяжелые, будто чугунные, сосульки. А к полудню под ногами захлюпало, разбежались, заговорили ручьи.

Веселая вода, растапливая снег, обычно уносит с собою и весь накопившийся, напластовавшийся за зиму мусор.

Зал заводского клуба был набит битком. В основном пришла молодежь, хотя ее порой силком не затащишь на собрание, а тут — валом валили, протискивались, как могли. Только ли из любопытства к этой, уже известной всем, щекочущей нервы истории? Кто знает. Само собрание должно было дать ответ на этот вопрос. Вообще, человеку свойственно проявлять интерес к событию, которое заставляет задуматься о жизни, о людях, о себе…

В раздевалке Ким увидел Элю. Девушка, явно обрадованная встречей, смотрела на него все же с укором. Но игриво повернулась спиной, чтобы он помог ей снять новое пальто с шелковистым норковым воротником.

— Кажется, ты избегаешь меня, Ким? Или же после того, как тебя поколотили на улице, боишься напрашиваться в провожатые? — Эля даже пыталась напустить печаль на личико, но к ее пышущим румянцем щекам тоска не знала дороги.

— Ну что ты, Эля, разве я избегаю! — оправдывался Ким. — Болел ведь, лежал… — Говорил, а сам любовался девушкой, от которой словно исходили горячие токи, кружившие голову, и он вдруг понял, что соскучился по ней, и неодолимое желание стиснуть ее в объятиях, как прежде, возникло в нем.

— Если так, полежал бы у нас в доме, — журила Эля. — Я бы мигом выходила тебя.

— Спасибо. Не хотелось утруждать заботами… так и провалялся в общежитии.

Они вошли в зал, гудящий, словно быстрина на перекате. Сели поближе к сцене, где были оставлены места, так сказать, для главных действующих лиц.