— Много будешь знать — скоро состаришься… — подразнила она.
— Но я должен знать. Теперь — должен!
— Я ответила ему, что пока вообще не собираюсь замуж.
— Вот как? Значит, все-таки оставила человеку надежду — ему. Ну, а мне что же?
— А вот тебе я и не нашла, что ответить… дура несчастная.
Он опять притянул ее к себе, заговорил жарко:
— Нет, это я, наверное, дурак. В народе говорят: дураку — счастье… и вот оно — мое!
— Ох, и лют же ты, оказывается, до поцелуев, Ким Котков!
— А я до всего лютый. Делать так уж делать… — успел пошутить он.
На озере было тихо.
Кряквы, оставшиеся в добром здравии, давно скрылись в зарослях тальника. И лишь пичуга на березе, не теряя надежды, взывала страстно: «Тут я, тут я! Тут, тут, тут я!»
А вдали отсюда, у избушки бакенщика, подмываемой вычегодской весенней водой, сидел над костром Николай Васильевич Туробов, подбрасывая хворост в огонь: уже трижды закипала и опять остывала душистая уха, а тех, для кого он ее спроворил, все нет и нет… известное дело — молодежь!