Тропинка в зимнем городе

Разговор постепенно умолк. Стало совсем тихо, и лишь снаружи доносился таинственный шум полуночной пармы. Да незаметно таяла свеча: огонь, упрятанный в тесный сальник, зыблется, слабо освещая закопченные бревна стен.

16

Впереди залаял Сюдай.

Солдат Иван замедлил шаг, обернулся к Ване, шагающему следом, сказал шепотом:

— На крупного зверя лает. Медведь или лось… Давай-ка мы, Ванюша, сменим дробь на пули.

Оба перезарядили ружья. При этом руки Вани слегка задрожали.

Лай близился. Они подбирались к месту тихими перебежками. Но медвежьего ворчания не было слышно, хотя он и должен был сердиться на досаждавшего пса.

Достигли берега Черного ручья, и здесь, на едва заметной охотничьей тропке, по которой они добирались до этих мест, увидели громадную тушу лося — брюхо вздуто, как бочка.

— В петлю угодил! — сказал Солдат Иван, бросившись к несчастному животному. Ваня следом.

Глядят: от неподвижного тела лосихи отделился и едва приподнял головенку детеныш. Он пытался встать на свои длинные ножки, но не мог: ноги подламывались, он падал, а Сюдай, видя живность, с рычанием бросался на него — того и гляди, придушит.

Дед с внуком пинками отогнали собаку, потом Солдат Иван схватил Сюдая за ошейник, а Ваня склонился над бедным лосенком. Приласкал, погладил дрожащую шелковистую шкурку.

Судя по всему, мать давно уж погибла. Голова на вытянутой, растерзанной до крови шее висела в петле. Но малыш, наверное, еще не различал, что живо, а что мертво: он лежал у материнского вымени, в голоде тычась губами и недоумевая, отчего так похолодели сосцы и совсем не стало в них молока…

— Ах ты, бедняга! — Ваня погладил дрожащего лосенка и сам чуть не заплакал. Жалко ему попавшего в беду беспомощного малыша, а еще жальче лосиху: он даже смотреть на нее не может, от одного ее вида темнеет в глазах.

Ваня с трудом приподнял лосенка, перетащил в сторону, уложил на сухой ягель возле сосны.

Солдат Иван тем временем освободил из петли голову лосихи. «Петля точь-в-точь такая же… Стало быть, одни и те же руки шкодят…» — думает он.

— Да чтоб этому душегубу, язви его в корень, самому когда-нибудь вот так удавиться! — говорит вслух.

Подошел к внуку, хлопочущему подле лосенка:

— Он, Ваня, наверно, больше всего жаждой измучен. Спустись-ка к ручью, принеси воды, — и вытащил из лузана кружку.

Ваня вскоре вернулся.

Старик налил воды себе в ладонь, сложенную черпачком, а Ваня, держа голову лосенка обеими руками, начал легонько окунать его рот в воду, но тот еще не умел пить: губами чмокает, а не пьет. Тогда старик велел Ване смочить пальцы в воде и сунуть их бедняге, пускай, мол, сосет будто материно вымя. И это удалось: они споили малышу воду, он чуть оживился, приподнял голову.

— Вот если бы его сгущенным молоком напоить, дедушка, — сказал Ваня. — У нас в избушке две банки осталось.

Старик задумался над словами мальчика. Потом бросил взгляд на тяжелую тушу лосихи, лежащую на опушке: ее ведь следовало освежевать, раз уж загубила петля.

— Давай, брат, сперва мы спустим лосенка к избушке, а потом вернемся.

— А далеко ли мы от избушки? — спросил мальчик.

Дедушка глянул на верхушки сосен.

— Недалече. Думаю, не боле версты.

— Он не очень тяжелый, — сказал Ваня. — Видно, недавно родился — можно на руках унести.

— Обычно-то у лосей детишки родятся в конце июня, а этот припозднился, еще на материнском молоке живет.

— А долго ли сосут они, дедушка?

— Месяца два. У лосихи молоко густое, сытное, лосята подрастают быстро, начинают сами есть свежие листья, молодые побеги сосны. Эдакий всего с полпуда и родится, а к концу осени пяти-шести пудов достигнет…

— Дедушка, нам ведь надо как-то назвать его.

— Назвать, говоришь? — Солдат Иван усмехнулся. — Ну, предлагай.

— Вот мы его на ноги поставим — начнет ходить, бегать. Он ведь быстро будет бегать?

— Еще как!

— Тогда давай мы ему дадим имя: Крылатый чибук![4] — торжественно провозгласил Ваня.

Седые, с желтизной, усы Солдата Ивана опять расплываются в добродушной улыбке.

— Ну, что ж, подходящее имя.

А Крылатый чибук лежит на светлом ягеле: кожа да кости, ни жив ни мертв, лишь впалый бок едва заметно колышет дыхание.

— Страдалец… — вздохнул дедушка. — Он ведь и молоко-то наше не сумеет есть. Видно, придется срезать материн сосок и натянуть на сулею…

— Ой, хорошо ли это? — Ваню покоробило от предложения деда.

— Теперь ей уже все равно, а бедолагу спасем от смерти… Тебя, вишь ли, тоже через коровий сосок вскормили — сам того не знаешь, — и ничего, эвон крепыш какой вырос.

Старик острым ножом отсек закоченевший сосок лосихи, обернул его ягелем, сунул в лузан.

Ваня нагнулся, обхватил чибука обеими руками — под грудью и животом — прикинул: тяжел ли?

— Один сможешь ли донести? — обеспокоился дедушка.

— И двух таких дотащу, — прихвастнул мальчик.

— Ну, тогда спускайся потихоньку. — Солдат Иван почесал в затылке. — Устанешь — передохни… А ты, Сюдай, здесь останешься?

Присмиревший Сюдай смотрел на хозяев смышлеными глазами, слушал их речи, пытался понять — что же такое происходит? Однако, на всякий случай, согласно вильнул хвостом.