Тропинка в зимнем городе

— Все отобрали? — возрадовался Ванюша, всей душой ненавидевший богатеев.

— Подчистую.

— Так им и надо! Неча кровь из бедняков сосать.

Дед бросил взгляд на внука. Его веки в последние годы пошли в наплыв, утяжелились, тесня глаза, а брови закосматели, — теперь же глаза деда и вовсе были затоплены воспоминаниями.

— А если с ихней кочки взглянуть: ох, и жалко им было терять свое добро. — Старик махнул правой рукой, что была ранена на войне. — Но в молодости я к ним лют был: сам отсюда хозяев вытряхивал…

— Ты мне об этом еще не рассказывал.

— Так ведь и ты для таких рассказов еще не созрел, голубок… Это теперь подрос. Отныне с тобой обо всем рассуждать можно.

Ваня зарделся от радости, а дед продолжал, будто и не заметил:

— Я возвращался с фронта, после ранения…

— Погоди: это когда было? В гражданскую?

— Тогда… Нарочно через Питер путь выбрал. Поглядеть захотелось, как там, в большом городе, живут опосля революции, при народной-то власти. Я сам этой революцией, можно сказать, бурля бурлил, как береза по весне соком. А воротился домой — и диву дался: ничегошеньки не изменилось. Ну, язви тя в корень! Будто и не бывало у нас на селе Советской-то власти. За что только и воевал-то! Бисины эти живут себе по-старому, в свое удовольствие, как ни в чем не бывало. Люди голодают, круче всех — семьи, что без кормильцев остались. А они по-прежнему как сыр в масле катаются… Ну, выбрали меня в комбед. Наган дали — «смит-вессон»… И мы мигом порастрясли Огненноглазых. Новая-то власть за бедняков горой стояла!

— Значит, у богатых все отобрали? — горя глазами, переспросил мальчик.

— Все как есть.

— А с ними что сделали?

— С ними-то?.. — Старик помолчал, глядя на шумливую воду, потом ответил: — Говорил я тебе, что, мол, кой у кого и жизнь перемололась в тех жерновах… Два старших Бисиновых сына подались к белым — немало, думаю, брата нашего покрошили. Потом неизвестно куда подевались: может, сгинули где, может, с англичанами улепетнули… Две их дочери в ту пору учились в Москве либо Вологде и после в наших краях уже не объявлялись… А сам-то старик, главный Бисин, застрелился.

— Сам себя?

— Да, брат, пулей в висок. Видно, в конец отчаялся…

— Значит, никого из них больше и не осталось?

— Знаешь, Ваня, дурную траву не изведешь подчистую — всегда корешок останется… Вот и тут остался один, самый младший.

— Куда девался? — мальчик настороженно подался к деду.

— Он пуще других смекалист оказался. Именно он все тутошнее хозяйство в тугом кулаке держал. И не хуже меня к лесной охотничьей науке способен был: тоже белке попадал промеж глаз малой пулькой из кремневой пищали…

— Значит, в лес удрал?

— Нет, почему же… Мы приехали сюда, чтобы хлеб припрятанный вытряхнуть из его амбаров да подвалов. А он не отдает: сами, говорит, вырастите его, сами смелите, да сами и жуйте. Земля, мол, под солнцем просторная… Но мы в ту пору с такими говорунами не больно-то церемонились. Начали выносить мешки с мукой — да на телеги. Тогда Бисин и замахнулся на меня охотничьим ножом…

— Ну-у?..

— Успел я выдернуть свой «смит-вессон» — кобура загодя была расстегнута. Прошил ему руку, что держала нож.

— Надо было в грудь ему, в самую сердцевину, гаду!

— Да вот не решился… хотя он мне еще и до этого немало злодейства всякого учинил.

— Какого злодейства? Расскажи.

Дед глубоко вздохнул:

— Давай об этом как-нибудь в другой раз потолкуем. Невеселая это сказка… — потом снова умолк и долго смотрел на быстрину реки.

Встревоженный Ваня даже огляделся сторожко: нет ли какой опасности? Ведь все то, о чем шла речь, происходило здесь, на этом самом месте.

— Ну, а после что было? — спросил он, чуть выждав.

— После? — Старик не сразу очнулся от своих дум. — Во время непы Бисин снова было разжился…

— Не непы, а нэпа, — поправил мальчик.

— Так-так… Знаю бы, что так надо говорить, одначе у меня все равно по-своему выходит.

— Опять разбогател, стало быть?

— Опять… Так получилось, что ему вернули тутошние угодья, вот только мельницу нет. А кожевню-то еще раньше спалили… Ну, Бисин женился. Снова много скотины завел, зверя-птицу добывал вволю и продавал. Во время непы разрешалось расширяться да богатеть… — Старик метнул быстрый взгляд на внука, будто желая убедиться: можно ли ему говорить прямо, без околичностей, и решил, что можно: — А в это же время случился такой страх: церковного сторожа зарубили, деньги и всю золотую утварь, что в церкви была, унесли…

— Зарубили? — испугался Ваня.

— Да, насмерть. Осенней темной ночью…

— Кто же?

— Так и не нашли душегубов… Я-то, говоря по совести, на Бисина думал. Уж чересчур быстро разбогател он в пору непы. Да и не было головы отчаянней. Бисин — он и есть Огненный Глаз.

— А после, дедушка?

— После образовались колхозы, все его земли мы забрали в колхоз. Самого Бисина вместе с семьей наладили из наших мест. Больше он тут не появлялся…

— Значит, совсем заглох?

— О смерти его слуха не было. После ссылки, сказывали, в городе прижился. Такой-то нигде не пропадет… — Дедушка опять глубоко вздохнул. — И вот однажды, лет десять тому, наведался я в город и вдруг случайно встретился с ним…