Тропинка в зимнем городе

— Как бы в третий раз на фронте побывал, язви тя в корень… — сказал старый снайпер, обращаясь к санитарам. — Навоевали мы вам хлопот.

— Ничего, дедушка, выдюжим! — успокоил его Ваня. — А если в дороге почуешь боль, ты скажи.

А Вадим обратился к Бисину:

— Ты, дед, пока полежи здесь, мы скоро вернемся за тобой. Султана я привяжу у шалаша.

Бисин подозвал внука поближе, горячо зашептал ему на ухо, когда тот наклонился:

— Как снесете Солдата, возвращайся сюда один. Понял? Что нам с ними артелиться! Мы и вдвоем перебьемся…

— Как же так? — оторопел Вадим.

— Ненавидят они нас. Повадки-то у них прежние: в чужие дела лезть, не за себя заступаться… Подальше бы от них.

Жуткое ночное наваждение на короткий миг вернулось к Вадиму, ослепя глаза и взбудоражив сердце. Но он совладал с собой, сказал:

— Погоди, дед, сначала отнесем Солдата.

С тяжелыми носилками отправились мальчики в путь. Впереди, стараясь ступать как можно мягче, шагал Ваня, он был в одной рубахе, на голове кепка, поперек плеча — ружейный ремень. Сзади шел Вадим, тоже налегке и тоже с ружьем.

Солдат Иван лежал на носилках навзничь, глядя на сосны, стоявшие вдоль охотничьей тропы, на ясное утреннее небо, пронизанное солнечным блеском, и предавался нескончаемым думам.

Сюдай бежал впереди и, временами останавливаясь, смотрел на это странное, досель не виданное им шествие, но опять возвращался к своим собачьим заботам: то сунет острый нос в дыру под корягой, то задерет морду, то вдруг исчезнет где-то, то появится вновь.

Старый снайпер хотя и был сухощав, поджар с виду, но жилист, весу в нем много, и без торной дороги тащить его было не больно легко. Ваниным рукам еще терпимо — натружены деревенской работой, — а вот тонкому, как тростина, Вадиму совсем тяжело, плечевые суставы у него ноют, пальцы, стискивающие концы жердей, так и норовят сорваться. И хотя ему не хочется выказывать себя слабаком, приходится первым просить передышки.

Затем они опять идут вперед, укачивая Солдата Ивана, будто в зыбке.

Он пристально вглядывается в лицо шагающего позади высокого мальчика… Густые черные брови. Нос чуть с горбинкой, выдающийся вперед подбородок… Он и есть, он самый — Бисин, Огненный Глаз! Вон как пронзает взглядом… Что же это? Время повернуло вспять? Может, сам он, Иван, еще и не побывал в солдатах?.. Ну, язви тя в корень… Чолэм тебе, привет, Огненный Глаз! Парень ты хоть и завидный, но Машутка, вишь, ко мне от тебя сбежала, прямо из-под венца… Ох, Маша!.. Ох, Бисин, по твоей вине, злодей, она порешила себя!.. Волк ты, волк… но куда же это меня тащит Огненный Глаз? Опять пищаль нацелит… А моя где? Ой, где же моя пищаль?

Взбудораженный горячечными думами, старик надрывно ойкает вслух. Ваня сразу же останавливается. Мальчики опускают раненого на землю.

— Что, дедушка, больно? Лежать неловко? — спрашивает Ваня, склонясь над ним.

— Ничего, пройдет… — опамятовался дедушка. — Должно, ворохнулся неладно.

Осторожно переходили ложбину Черного ручья, утыканную травянистыми кочками. Сам ручей пришлось гатить, хорошо, что Ваня догадался положить на носилки, к дедушкиным ногам, топорик, обычно крепящийся к лазу, — нарубили веток.

Скоро ли, долго ли, но добрались до Тяновой избушки без особых приключений.

Едва опустили носилки под кедрами, Ваня сразу же бросился отворять дверь в сенцы — ведь чего только не пришлось передумать о заброшенном чибуке. А тот — вот он, живой, как только почуял солнечный свет, сам резво затопотал к улице, и не затем, чтобы сбежать, а наоборот — потерся о Ваню: проголодался небось, просит поесть, как у матери. Ваня погладил мягкую шерстку, сказал ласковое слово. Вадим удивленно смотрел со стороны на лосенка, потом подошел и тоже начал гладить его. Чувствуя под ладонью живое тепло, мальчик смягчился, сердце наполнилось жалостью. Подумал: «А ведь засек бы бегущим по лесу — подстрелил бы, конечно… Азарт сильнее жалости…»

Ваня зашел в сенцы и увидел, что короб, в котором была вода, пуст — не столько выпил, неумеха, сколько разлил. И траву да мягкие хвойные кисточки съел. Брюхо, видать, и впрямь жить научит…

Сюдай тоже приблизился к чибуку, свесив язык, помахивая хвостом, будто прося извинения за вчерашнюю нелюбезность: олан-вылан, как поживаешь, а мы даже соскучились по тебе… Лосенок, совсем не страшась, боднул его горбатым носом, шаля, приглашая играть, не понимает еще, дурашка, какой клыкастый и опасный зверь этот Сюдай.

Старого снайпера внесли в избушку, уложили на нары.

На улице, под кедрами, где, как гласила легенда, покоилось тело древнего коми охотника Тяна, Вадим, переводя возбужденное дыхание, сказал Ване:

— Постой… Теперь давай решим. Надо ли приносить сюда и моего деда?

— А что? — спросил Ваня, хотя догадался сразу, о чем пойдет разговор.

— Вместе — не случится ли худа?

— Не знаю… — Ваня тоже засомневался.

— Вряд ли они помирятся…

— Да-а… А сам ты как думаешь, Вадим?

— Я — опасаюсь. Дед наш резкий очень, заводной. Не привык никому уступать… всякое может случиться… Я думаю: не лучше ли нам с дедом остаться пока в шалаше?