Тропинки в волшебный мир

Это был чудесный перочинный нож, штучный, сделанный по особому заказу златоустовским мастером. На щечках черенка, искусно выточенных из слоновой кости, изображался московский Кремль, который был не просто начерчен штрихами, а сделан из рубина особо и вкраплен в кость. Москва-река и небо над Кремлем были из какого-то голубого камня, то ли из аметиста, то ли из бирюзы. Весь рисунок был вделан в кость заподлицо и гладко отполирован.

У ножа три небольших лезвия, острых, как бритва, пила, штопор, шило и что-то еще, тоже очень блестящее и, вероятно, не менее нужное, но что Володя так еще и не рассмотрел — очередь не дошла!

Самое замечательное, что было у ножа, — это надпись, сделанная золотом на одном полотне. Буковки были очень красивые, мелкие, с наклоном, и помещались около обуха среднего полотна. Володя успел прочитать их несколько раз и даже выучил наизусть: «Конармейцу Денису Сомову за проявленную доблесть» и подпись: «С. М. Буденный». Это был подарок самого Семена Михайловича Володиному деду, бывшему конармейцу Первой Конной армии.

О существовании такого дорогого подарка Володя узнал недавно, хотя дед и хранил его еще со времен гражданской войны. Он, может быть, так бы и не узнал о нем, если бы не один случай.

В воскресенье собрался Володя на лыжах с горы покататься, а мать сказала: «Не ходи, Володенька, сейчас пироги буду вынимать, повезешь дедушке. Не был он что-то вчера. В баню хотел, а не пришел. Уж не заболел ли…»

А Володя и рад, соскучился по дедушке.

Жил дед Денис в лесу, километрах в пяти от села, на колхозной пасеке. Домой приходил редко, только по субботам в баню, да и то не всегда. Чудной дед, все-то ему некогда. Летом в ульях копается, зимой что-то пилит, — строгает — к весне готовится, и все недосуг ему, всегда за делом.

Зимой и Володя редко бывал у деда. Разве только мать когда пошлет, а то тоже некогда. После школы уроки нужно выучить, на лыжах с часок покататься, да и короток зимний день, не успеешь оглянуться — сумерки. Зато летом Володя жил на пасеке безвылазно. Любил он в ульях с дедом поработать. Добрый дед. Все-то он знает и все расскажет: и как живут пчелы, и как детку выводят, и как мед с цветов собирают…

Володя дождался пирогов, подвязал лыжи и пошел. Идти было хорошо. Ночью выпал молодой пушистый снег и теперь как-то особенно ярко блестел на солнце.

Володя шел прямиком через поле к Волчьему логу, за которым сразу же начинался лес.

Волчий лог — это глубокий суходол. Из него летом и осенью чаще всего выходили волки и нападали на колхозное стадо. За это его и прозвали Волчьим.

Старики сказывали, что когда-то, еще на памяти их дедов, здесь текла речка Чернушка. Теперь она бежала отсюда километрах в грех, пробив себе новое русло. Володя, может, и не поверил бы дедам, всякое они могут наговорить, но однажды он сам услышал, сак председатель колхоза Иван Васильевич сказал: «Летом начнем строить в Волчьем логу электростанцию и Чернушку на старое место вернем. По-сухому и работы вполовину обойдутся».

Это подтверждало дедовы речи, и не верить было нельзя.

Сейчас суходол занесло снегом почти с краями: вместо глубокого оврага осталась еле заметная впадина, и Володя проехал без труда.

В лесу было тихо. Даже иней, висевший на тоненьких обледенелых ветках, не падал. Деревья, запорошенные ночным снегом, казались сделанными из алебастра. В лесу снег глубокий и рыхлый. Идти стало тяжело…

На пасеке первым встретил Володю Шарик. Он было гавкнул раза два, но, узнав друга, обрадованно заюлил. Володя отвязал лыжи, воткнул их около крыльца в снег и вошел в избушку.

Жарко топилась плита. Дед сидел на перевернутой табуретке и щипал тетерева.

— Ба, Володенька, — обрадовался он, — в гости пришел, Вот молодец-то какой. Ну, проходи, раздевайся. Замерз, поди? Ну, как дома, все живы-здоровы?

— Все, дедушка. Мама вот тебе пирога прислала.

— Ну? Что это она, право, все беспокоится…

Дед, маленький и сгорбленный, с головой, будто отлитой из серебра, засуетился, подавая Володе табуретку и помогая ему раздеться. В глубине когда-то выразительных, а теперь мутноватых глаз затеплился огонек радости, словно родничок на дне большого, но мутного озера.

Сгорбился дед давно, лет десять назад. Сгорбился сразу и уж больше не разгибался. Над ним шутили: «Что, дед, время берет свое?» — «Тело оно, верно, согнет, — отшучивался дед, — как обруч сделает, а душу — шалишь! Душой я и сейчас молодой, будто еще и не жил», И это походило на правду. Дед не унывал, не жаловался на старость, а в работе не отставал и от молодых.

— Дедушка, ты что, на охоту ходил, да? — спросил Володя, показав на тетерева.

— Нет, милый, какая уж мне охота, и так дел по горло. Это сегодня утром прилетала стайка, вон на березу. Ну, я одного и того. Прямо из сеней…

— Дедушка, а ты почему вчера в баню не приходил, а? — допытывался Володя.

— В баню-то? Да некогда было. Вон улей хотелось доделать. Видишь, что тут у меня?