Тропинки в волшебный мир

Егор рассказал нам, что ходил на зимнюю делянку посмотреть, не подсохло ли там и нельзя ли начинать посадку леса. А вот на обратном пути совершенно случайно набрел на нас. Шел он, собственно, на песню рябчика, а вышел к нам.

— А завтра чем занят? — спросил его Иван.

— Не знаю еще, — неопределенно ответил лесник. — Может, в лес пойду. Наше дело такое…

— У лесников первая отговорка — в лес! — засмеялся Иван. — Уедет лесник на базар, а приди к нему домой, спроси куда ушел — обязательно скажут, что в лес. Попробуй найди его в лесу! Лес для него — спасение от всех напастей. Помню, шуряк ко мне из соседнего села по пути заехал. Пол-литра «московской» у меня как раз была — от какого-то праздника уцелела. Угостить, думаю, надо шуряка, хороший он парень, да и от жены меньше воркотни будет. А у нас к этому времени как раз все соленые грибы вышли. Ну, ни одного не осталось, и на закуску больше подать нечего. Готовить — долго, шуряку ждать некогда, и готового ничего нет. Жена и говорит: «Сходи к Егорке. У них еще есть соленые грибы, бабка даст, да и Егорку заодно позови». Пошел я. Грибов мне бабка, конечно, дала, блюдо с верхом наложила. А Егорки, смотрю, в избе нет. Где он, спрашиваю. Да в лесу, отвечает. А дело к вечеру, и дождь шел. Совершенно, думаю, нечего делать Егорке в лесу — порубщиков у нас тут нет. «Где?» — спрашиваю бабку. Да в лесу же, — вполне серьезно отвечает она. Нет, думаю, здесь что-то не то. Заглянул я на полати, а там Егор под дождичек-то храпака дает. Вон говорю, бабка, в каком он лесу-то, не скоро и сыщешь! Мы посмеялись над рассказанным, закурили.

— Ты вот что, — сказал Иван Егору. — Я тебя серьезно насчет завтрашнего дня спросил. Если не пойдешь в лес, так приходи на пасеку. Пчел будем выставлять.

— Но! — удивился Егор. — Так бы сразу и говорил! Обязательно приду, как же, надо подсобить. Ты и кислушки небось уже припас?

— Это будет, только приходи.

Мы покурили на солнышке. Егор пошел на хутор, а мы стали огибать болото, надеясь найти вокруг него тетеревиный ток.

— Жаль рябчика? — спросил я Ивана.

— Нет, ни капельки даже, — словно удивившись моему вопросу, ответил он. — Да я бы, наверное, и стрелять-то его не стал.

— Почему?

— Да так. Очень уж они красивы. Подбежит близко-близко и начнет головкой крутить. То вытянет ее, то опустит и все смотрит не мигая: куда, мол, ты задевалась? Ведь только что звала. А у самого брови огненные, как кровью налитые, и хохолок торчит на головке, как у домашней курочки, и весь с головы до ног рябенький. Очень красивы они по веснам. Жалею я их. Вот тетерева не жалко, глухаря тоже, а рябчика жаль, голубя тоже. Осенью другое дело, а весной рука не поднимается. Парами живут они. Убьешь одного — осенью целого выводка недосчитаешься. Да и тоскуют они больно друг без друга, как люди. Глядеть — так просто слеза прошибает.

— Ты вот говоришь, что не могут они друг без дружки. Чего же тогда рябчик от своей подружки на твой свисток побежал? Ты ведь тоже голосом самочки его манил? Зачем же он тогда бросил свою и побежал к тебе?

— Ну так что ж такого? Хоть и неразлучен он со своей подружкой, а все ведь, поди, интересно, что это за новая красавица его из-за кустов подманивает.

На сухой гриве, усыпанной голубыми колокольчиками сон-травы, я увидел на толстой раскидистой липе бурак, похожий на гигантский скворечник.

— Смотри-ка, Иван, что это? — спросил я.

— Борть, — ответил он, — дуплянка. Это для ловли диких пчел подвешена. Сергея Ивановича Узюкова — Михайлова отца, должно. Он больно горазд на это дело. Хитрый старик. Таких вот дуплянок он каждую весну по всему лесу наставит и ловит пчел. Летом мало ли улетает с пасеки роев? Так что и в его дуплянку нет-нет, да и залетит. Обживутся пчелы в дуплянке, на зиму меду себе натаскают, а осенью, как только ударят первые морозы, придет.

Сергей Иванович, пчел продаст или отнесет на колхозную пасеку, а мед — себе. Его у нас так и зовут пчелиным волком.