Читаем Тропинки в волшебный мир полностью

Луговые марийцы с иронией относятся к горным и часто спрашивают, как более цивилизованные: «Какому же вы богу поклоняетесь?» — «Тому же богу поклоняемся, что и вы, — отвечают горные, — а что в лесу, то деды так делали и прадеды».

Сейчас все это уже предается забвению, и в лес на поклон Ин-Мару, Квазю и Кылдысину ходят единичные старухи, стариков уже нет, не говоря о молодежи. А не очень давно, уже перед началом Великой Отечественной войны, гордые марийцы целыми селами ходили на свои «святые» поляны в лесу, к «святым» деревьям. Но этот ритуал тоже очень походил на христианский. На троицу, например, и русские устраивали свои празднества в лесу, убирали улицы и дома свежей зеленью берез. А горные марийцы делали это так: накануне, в субботу, устраивалось языческое моление. В лесу на «святой» поляне делалась скамейка для иконы — обыкновенной церковной иконы, какая полагалась к этому случаю. Все это обставлялось срубленными березками. Перед иконой служили молебен и приносили жертву Ин-Мару. В лес приводился жертвенный бык, купленный в складчину, и здесь его закалывали. Марийский жрец-картам брал в руки березовую ветку и читал молитву: «Ин-Мар! Нянь честь, нылни досьми уось» (бог хлеб давал, бог здоровья давал бы). А в это время с мясом жертвенного быка варилась пшенная или гречневая каша на все село.

По окончании этого языческого моления обычно приезжал из села православный священник. Он служил молебен и освящал жертвенные яства. После молебна священнику подносили на деревянном блюде голову жертвенного быка. Он окроплял ее водой и делал над ней крест. Голова и внутренности шли на угощение духовенства, а кожа — на церковь.

На других праздниках (тоже христианских) горные марийцы устраивали в лесу специальные жертвенники-дзекквалы — рубленые сараи с двускатной крышей, крытой чаще всего лубками, иногда тесом. В них по краям ставили скамейки, в середине столы, на которых расставлялись жертвоприношения. После богослужения священника из православной церкви все это тут же поедалось с порядочной выпивкой из домашнего пива и самогонки.

Празднуют еще и так. Часам к девяти утра всем селом — и старый и малый — собираются у крайней избы. Отсюда заход. Гвалт, смех, шутки. Хозяин дома принимает гостей. В переднем углу стоят столы с винами и закусками. Толпа набивается только до малицы — ближе не подходят, чтобы не мешать. Хозяйка наливает стаканы. Хозяин обносит гостей. Первый стакан ставит на божницу — предкам: по мнению марийца, им тоже выпить хочется. Вообще в настоящее время иконы в избе только для этого и служат. В другое время никто на них не обращает внимания. Второй стакан хозяин выпивает сам, третий — его жена. Четвертый и пятый стаканы подают соседу с соседкой — им нужно бежать домой, чтобы встретить гостей, ведь из этого дома все пойдут к ним. После этою хозяин начинает обносить гостей. Все стоят. Да и немыслимо усадить за стол всех — никакой избы не хватит. Гость, выпив стакан, наливает по полному, чтобы жизнь была полной, и, закусив, пробивается на улицу. Больше ему здесь делать нечего. Его место занимают другие. И так один за другим угощается все село или улица. Когда все до единого выпили по стакану и закусили, идут в соседний дом. Там их уже ждут. Хозяева специально первыми угостились у соседа, откуда начался праздник, чтобы успеть дома приготовиться к встрече гостей. Хозяин с хозяйкой, которые только что угощали все село, идут уже вместе со всеми. И так обходится все село, да не по одному разу. Дойдут до конца села — мало, делают новый заход, затем третий, четвертый и т. д. Начинаются песни (в ожидании очереди в следующем доме), пляски, но ближе к обеду толпа начинает редеть.

На другой день — похмелье. Тут уже не ходят из дома в дом, а угощается каждый у себя, у кого что осталось, или собираются небольшими компаниями, большей частью, конечно, мужчины, и «добивают» остатки.

Бывают исключения. Есть бедные дома — вдова живет с ребятишками, престарелые люди, бедные в том смысле, что не в состоянии угостить всю деревню хотя бы на один заход. Такие дома обходят, хотя хозяев их обязательно приглашают, и они празднуют вместе со всеми.

Так же справляются все свадьбы.

Марийцы любят праздники и справляют их очень охотно. Драк и скандалов не бывает.

Когда идешь незнакомой лесной дорогой, все кажется, что вот-вот за поворотом кончится лес или вывернется долгожданный кордон лесника, но дойдешь, а там развертываются новые массивы лесов, и кажется, что нет им ни конца, ни начала.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Великий перелом
Великий перелом

Наш современник, попавший после смерти в тело Михаила Фрунзе, продолжает крутится в 1920-х годах. Пытаясь выжить, удержать власть и, что намного важнее, развернуть Союз на новый, куда более гармоничный и сбалансированный путь.Но не все так просто.Врагов много. И многим из них он – как кость в горле. Причем врагов не только внешних, но и внутренних. Ведь в годы революции с общественного дна поднялось очень много всяких «осадков» и «подонков». И наркому придется с ними столкнуться.Справится ли он? Выживет ли? Сумеет ли переломить крайне губительные тренды Союза? Губительные прежде всего для самих себя. Как, впрочем, и обычно. Ибо, как гласит древняя мудрость, настоящий твой противник всегда скрывается в зеркале…

Гарри Норман Тертлдав , Гарри Тертлдав , Дмитрий Шидловский , Михаил Алексеевич Ланцов

Фантастика / Проза / Альтернативная история / Боевая фантастика / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее