Тропинки в волшебный мир

Шли молча. Вслушиваясь в разноголосое пение птиц, мы совершенно забыли и про ружья, и про то, что мы на охоте. В этот-то момент, как всегда и бывает на охоте, совсем рядом взлетел с земли тетерев. Он поднялся так неожиданно, что своим громким хлопаньем крыльев даже напугал нас. Поймав на планку резко выделившийся на сером фоне леса белоснежный подхвостник птицы, я выстрелил. И почти в тот же миг прогремел дуплетный выстрел Никитыча. Все произошло в одну секунду. Я даже не мог определить, чьим же выстрелом убита птица. Но гадать не пришлось. Никитыч уже тащил добычу, громко повествуя о том, как он метко оба заряда влепил в черный бок косача. У него был такой радостный и возбужденный вид, что я ото всей души пожал ему руку, поздравляя с удачей.

Больше мы не охотились. В ушах у меня все еще звенело. Никитыч же радовался, как ребенок. Он то привязывал птицу к своему широкому охотничьему поясу, то отвязывал и снова, в который уже раз, принимался ее рассматривать. Шел он важно посередине улицы села, а не задами, как делал это обычно и как сделал бы сегодня, если бы не эта удача. На поясе у него красовался тетерев.

Подходили встречные, с удивлением щупали безжизненное тело лесного красавца и поздравляли:

— С полем вас!

— Спасибо, — откланивался Никитыч и важно шел дальше…

Под вечер он снова пришел ко мне. Я подумал, что, по давно заведенному обычаю, он заглянул звать меня на жаркое, но ошибся: охотник был чем-то опечален.

— Беда! — сказал он, едва переступив порог. — Тетерев-то ведь твой! — И показал мне дробь. — Вот, всего три штуки попало…

— Ну и что же? — попытался я успокоить его. — Думаешь, из обоих стволов грохнул, так вся дробь в тушке будет? Так не бывает!

— Да не об этом я! — прервал меня Никитыч. — Дробь-то, видишь, твоя. У меня такой с февраля месяца нет. Все патроны одним бекасинником заряжены.

— А наблюдательный ты! — удивилась моя жена.

— Я-то? — переспросил Никитыч. — А как же? Стрелок, правда, плохой, а наблюдательность имею. Да и не хитро тут разгадать-то. Жарь птицу, а я в магазин сбегаю, грехи обмыть… Меня сегодня почитай все село с полем поздравляло, а зря, с легким паром следовало бы!

На лесной поляне

Весна…

Больше недели гудит в проводах теплый, ласковый ветер. По почерневшим, унавоженным за зиму дорогам важно расхаживают белоносые грачи. В воздухе сырость и острый, волнующий запах земли. Поля очищаются от снега; все ложбины и выбоины залиты голубой снежницей. Посинел и вздулся на речке Ольшанке лед. С юга летят табуны лесной и болотной дичи. По ночам высоко в небе слышны переговоры гусей, лебедей, уток, посвистывание их натруженных крыльев.

По улицам наперегонки скачут веселые, звонкие ручьи, и, словно стеклянное, вдребезги раскалывается в них яркое солнце.

На утренних зорях в глухих сосновых лесах запел свою угрюмую песню сторожкий глухарь, близ болот все ожесточеннее разгораются тетеревиные тока, и совсем особенно, по-весеннему засвистели в чащобах рябчики.

На второй неделе апреля, когда появились на болотах первые проталины, а в лесах черные от сырости пеньки, гаринские охотники: лесник Иван Аверьянович и колхозный счетовод Костя Желонкин — впервые собрались в лес за речку Ольшанку на тетеревиный ток.

Тетерева — птицы пугливые и капризные. Каждый год они выбирают все новые места для своих токовищ. Но и Иван Аверьянович — опытный охотник. Накануне он был в лесу и на двух найденных токах смастерил с десяток шалашиков-скрадков, чтобы в случае надобности переползать из одного в другой.

Из деревни охотники вышли. Засветло. Иван Аверьянович, немножко грузный и широкоплечий с пшеничными обкуренными усами, шел впереди. За ним в пяту вышагивал долговязый, сухощавый Костя. На две головы возвышался он над низкорослым лесником.

Одеты оба тепло и удобно. Костя в стеганых, на вате, брюках, заправленных в голенища яловых сапог, в фуфайке, туго перехваченной патронташем, и в меховой шапке-ушанке. Иван Аверьянович — в неизменном полушубке, в котором привыкли его видеть все и к которому сам он привык, в чесанках с галошами и в такой же, как и Костя, шапке.

Шли молча. Под ногами звонко похрустывал образовавшийся к вечеру ледок.

Около леса из придорожной канавы, залитой водой, вдруг с шумом поднялись два кряковых селезня. Иван Аверьянович рванул с плеча двустволку, но впопыхах зацепил ремешком за пуговицу, и Костя опередил его. Эхо подхватило звук выстрела, долго перекатывало его над лесом, пока не утопило где-то в болоте.

— Эх, знатный ужин упустили мы с тобой, Костя! — искренне пожалел Иван Аверьянович.

А Костя с досады даже плюнул в канаву.