Тропинки в волшебный мир

В лесу сумрачно, сыро и холодно. Кругом еще лежали глубокие снега. Казалось, что весна, буйно поработавшая в поле, пришла сюда уже уставшая, обессиленная. Но чувствовалась она и здесь. Не по-зимнему глубоко впаялась в зернистый снег посорка: крошки сухой коры, бородки истолченных ветрами лишайников, мелкие отмершие ветки, семена деревьев и трав. Каждая соринка, нагреваясь на солнце, глубоко уходила и рыхлила снег, точила его, как червь точит дерево. Освобождались от снега сучья деревьев. Снег подтаивал на них, падал вниз большими шапками, стекал коричневыми, настоянными на коре каплями, окрашивая изъеденный, ноздристый снег под деревьями причудливым кружевным рисунком. Выпрямлялись согнутые снегом молодые липки, и рябины протягивали солнцу свои иззябшие ветви. Березки лентами сбрасывали с себя слой побуревшей за зиму коры. Она, тонкая как папиросная бумага, неохотно расставалась с родным деревом, долго трепетала на ветру, пугая сторожкую птицу, и, наконец, отлетала. Березки после этого делались еще чище и нежнее, словно молодели. И стояли они, лесные красавицы, как девушки в хороводе, полоскали на весеннем теплом ветру шоколадные косы свои с набухающими почками, и казалось, что вот-вот брызнут свежей зеленью.

Костя залюбовался ими.

— Посмотри, Иван Аверьянович, — сказал он, — какие чистенькие березки стали. Словно невесты, вырядились…

— У них теперь праздник, весна! — согласился старый охотник.

Кругом было тихо. Все птицы куда-то попрятались. Лишь на сухой вершинке <юсны сидел пестрый дятел в черном жилете на белой рубашке и в малиновой бархатной шапочке и старательно, как на барабане, выстукивал свою незатейливую любовную песенку, похожую на скрип надломившегося дерева.

Пахло водянистым снегом, прелой листвой, смолой, набухающими почками осин и берез. Милые, волнующие кровь запахи, сулящие что-то новое, еще не испытанное, радостное и большое, по-весеннему светлое.

В сумерки охотники добрались до землянки, сделанной когда-то углежогами.

— Здесь и заночуем, — сказал лесник и с трудом открыл набухшую от сырости дверь.

Землянка топилась по-черному и была прокопчена насквозь.

Охотники сняли сумки поставили в угол ружья и пошли собирать сушняк для костра. Огонь разводил Иван Аверьянович. Он чиркнул спичкой, поджег пучок бересты, и она, сразу взявшись, осветила его раздутые ноздри и усы.

Огонь выгнал из углов темноту, оставив там висевшую гирляндами сажу. Иван Аверьянович разулся и повесил над огнем пропотевшие портянки. Костя разуваться не стал. Он вынул из сумки хлеб, кусок холодной телятины и, макая ее в спичечный коробок с солью, стал аппетитно закусывать. Глядя на него, полез в сумку и лесник. Вскоре едкий дым, не успевавший выходить в открытую настежь дверь, прижал охотников к земляному полу. Закусив, они сходили к ручью, напились, потом взбили в углу слежавшееся сено и легли. Костя быстро уснул, а Иван Аверьянович, немного полежав, встал, снял с жердинки просохшие портянки, осторожно размял их и стал обуваться. Когда в костре прогорело, он притоптал золотистые угли, прикрыл дверь, и в черным-начерно прокопченной землянке стало совсем темно и тихо, как в дупле. После этого Иван Аверьянович прилег, но так и не уснул. Где-то в углу скреблись и попискивали мыши, и невыносимо кусали блохи. Их, видимо, было здесь с избытком. Не вытерпев истязания, он встал и, громко выругнувшись, вышел наружу. Легкий холодок успокоил его. Леса, окутанные непроницаемой тьмою, чутко дремали. Было тихо. На небе перемигивались еще по-зимнему крупные и яркие звезды. Вернувшись в землянку, он стал будить разоспавшегося в тепле товарища. Утомленный вечерним переходом Костя спал сном праведника, не обращая внимания ни на блох, ни на мышиную возню. Проснувшись, он даже не сразу сообразил, где находится.

— Который час-то? Много ли времени-то? — спросил его Иван Аверьянович.

В темноте вспыхнула спичка.

— Четверть второго, — ответил Костя хриплым и сонным голосом.

— Ну что ж, пожалуй, двинемся, Тетерева, они рано на токовище слетаются.

Поеживаясь и пбзевывая, охотники вышли из землянки. Высоко над верхушками деревьев пробежал и затих предутренний ветерок. Над высокой черной елью ярко переливалась то голубым, то фиолетовым цветом Полярная звезда, и уже дрогнуло и стало зеленеть на востоке небо.

Иван Аверьянович шел быстро, чутьем угадывая дорогу. Костя теперь едва поспевал за ним.

Из болот плотным серым облаком поднимался туман, холодный и промозглый, пробирающий до костей. Туман уже пробрал ночевавших на Горелом болоте журавлей, и они затрубили, застонали, возвестив всему лесному миру о приближении утра. Разбуженный их трубными звуками лес начал свою предутреннюю перекличку. Ухнул и громким хохотом разразился на весь лес филин. Где-то недалеко чуфыкнул спросонья тетерев и жалобно, словно брошенный нянькой ребенок, гнусаво пропищал заяц-беляк.

— Гуляет, косой! — заметил Иван Аверьянович. — Теперь им самое гулянье, потеплело.