Тропинки в волшебный мир

Пчеловоды только и жили надеждами перебраться в лес. Но проходил за годом, а пасека так и стояла посредине села около конюшен. Правление ссылалось на недостачу средств, хотя деньги в колхозе и были. Председателю с непривычки было странно строить где-то в лесу омшаник для пчел, домик пчеловодам, обносить пасеку изгородью, а толк от пчел, может, будет такой же, как и здесь. Навещавший пасеку районный агроном-пчеловод тоже большой силы над председателем не имел, и все его письменные и устные указания так остались невыполненными. А причиной всему было только то, что пасека кроме деда Ильи и Степки во всем селе решительно никому не была нужна. Если бы кто-нибудь ради шутки прибежал в правление и взволнованно доложил Ивану Никифоровичу, что пчелы со всей пасеки собрались в огромную черную тучу и, проклиная нерадивых хозяев, полетели в другой колхоз, то и это ни капельки не встревожило бы председателя. Разве на минутку он задумался бы, как удобнее списать их.

Накопившиеся обиды пчеловоды изливали раз в месяц, когда приходила деду пенсия за погибших сыновей. Он утаивал от старухи четвертную, приносил на пасеку миску соленых огурцов, краюху хлеба, луку, а Степку посылал в магазин. Пили пчеловоды в шалаше из оклеенной воском чайной чашки, аппетитно закусывали, ругали колхозное начальство и, помянув недобрым словом всех, вплоть до завхоза Митрича, начинали мечтать, как хорошо было бы переехать в лес.

— Лес ведь, Степка, это — лес! — восторженно восклицал дед Илья. — Это понимать надо! Ить там как в раю! И дух-то не тот, что тут. Пчелам там жизнь — помирать не надо! Цветов разных — гибель, зелень. Одним словом, рай земной. Семикеевская пасека вон лет тридцать в Кайбицком лесу стоит. Обливаются ведь каждый год медом. И на базаре постоянно торгуют, и колхозникам понемножку дают, а мы?

Из колхозного правления дед Илья вышел неузнаваемым. Он шел, улыбаясь, и так был увлечен своими мыслями, что не замечал встречных.

— Степка! — еще издали закричал дед Илья, подходя к пасеке. — Едем! В лес едем! Сам Иван Никифорович распорядился!

— Неужель? — Степан, не скрывая радости, высоко подкинул свой потрепанный картуз.

А через час, прихватив провизию, пчеловоды шагали по проселочной уже хорошо просохшей дороге к синевшей в мареве полоске Кулангинского леса.

— Надо на Девичью поляну пробиваться! — с жаром советовал Степка. — Там место для пчел — самое подходящее.

— Глубоко в лес забиваться негоже, — не соглашался дед Илья, — мы на опушке место найдем, чтобы и вода рядом была. Так лучше! Скорее всего, у Кулангинского ручья встанем. Тут пчеле простор. И поле и лес! Весь мед наш будет! Вот пусть тогда Ива Никифорович назовет нас лодырями! Нет! Тогда нас никто не посмеет так-то назвать!

Солнце стояло высоко и изрядно припекало. Дорога вилась меж яровых полей, то взбираясь на взгорки, то опускаясь в лощины. Почти везде из маслянистой черной земли ровной зеленой щеткой брызнули всходы пшеницы. В безоблачном и по-весеннему бездонном небе, словно подвешенные колокольчики, беспрерывно звенели жаворонки. Они то опускались и пели у самой земли, то вдруг начинали подниматься, пока совершенно не исчезали из глаз, и из вышины неслась только песня, бесконечная, однообразная и в то же время не скучная, радостная, веселящая душу. «Ти-рили-тю, тирили-тю, тирили-тю…» Казалось, что кто-то на длинной, длинной нитке опускает и поднимает с проходящего облачка серебряные колокольчики.

Дорога шла на взгорок, с которого открылся вид на всю округу, верст на десять окрест. Справа, внизу, километрах в трех, тянулась железная дорога, «Волгоградская ветка», как называли ее колхозники. За «веткой», у сиреневых гор, серебряной лентой извивалась река Свияга, а впереди, там, где у самого горизонта дрожала испарина, синел Кулангинский лес. И весь простор наполнен был солнцем, бездонной голубизной неба, зеленевшими всходами пшеницы, пением жаворонков. Время от времени подпевали птицам паровозные гудки, хорошо доносившиеся сюда с разъезда Куланга.

— Благодать! — вздохнул дед Илья, вытирая со лба пот, — Отдохнем, Степан, малость. Задохся я по изволоку-то.

В лес пришли перед обедом. В распустившейся зелени на разные голоса распевали птицы. Под ногами синели кустики медуницы, все осыпанные красновато-фиолетовыми и синими цветами. Кое-где в сырых лощинах еще цвели бледно-голубые букеты сон-травы, крупные, как тюльпаны, а на солнечных полянах жаром горели соцветия горицвета и золотистой купальницы. Среди молодой зелени берез, кленов и лип застенчиво выглядывали дикие яблони, густо облепленные бледно-розовыми цветами, всюду гудели шмели, пели птицы.

— Красота-то какая! — восторгался вслух дед Илья. — Цветов-го сколько, А там мы что видели? Навозные кучи! Да хотели наши начальники, чтобы мед был. Вот здесь он будет! Скоро тут клены зацветут, рябина, дикая малина, опять и подлесок богатый, медистый. Вон кипрей будет цвесть, шалфей, душица… Да мало ли чего тут нет! Опять же и в поле вылет.