Тропинки в волшебный мир

— Вот, значит, и приноровилась Машенька по вечерам купаться, — продолжал свой рассказ дед Ухватов. — Разбредется с мельницы народ, сумерки лягут, туман по омуточку потянется, луна с артельное блюдо выкатится над лозняками, тогда и Машенька выходит на бережок, как русалочка. Разденется и, как лебедушка белая, плавает по омуту. А к ней один парень ходил из села, так она все старалась до него искупаться. А в омуточке том, как вы уже знаете, пара сомов жила: старый-престарый сом с сомихой. Лежат они на дне целыми днями бок о бок. Под вечер поиграть захочется. Смотрит сом вверх и видит: по омуту такая красота плавает. Любуется, любуется он на такую-то красоту, и не вытерпит. Загорится тут холодная сомовья кровь, как у доброго молодца. А тело-то ее белое да ладное и мертвого из могилы поднимет, не то что живого сома. Не вытерпит сом такой муки мученической и поплывет, чтоб, значит, поближе на красоту то такую из-под низу полюбоваться. Любуется, любуется, совсем загорится, тихонько заплывет сзади да как ее по самому мягкому месту хлопнет своим лопушиным хвостом, словно пятерней.

— Ха-ха-ха! — дружно гаркнули трактористы. — Вот так дед Яков, вот так дает!

— А вы подождите ржать-то, — успокаивал их дед Ухватов. — Дальше слушайте, что было. Хлопнет он ее, а ей, лебедушке, кажется, что это парень, суженый ее, из-за кустов поднырнул и озорует с ней. Ну, дело ясное, весело девке. Взвизгнет она девичьим делом, оглядится — нет никого. Ну, думает, показалось, и снова плавать начнет. А сом опять смотрит, смотрит на нее из-под низу и снова загорится — еще раз хлопнет. Сомовье дело известное. Скучно ему со своей старой сомихой на дне-то лежать, вот он и озорует, А со стороны-то смотреть — красиво очень. Ночь, луна, омут мельничный, красна девица, словно русалочка, и сом. Только мельнику, отцу-то ее, вся эта красота не по нраву пришлась. Полюбовался он на эту красоту, обозрел и, хотя не рыбак сам-то, решил выудить этого нахального сома, что с его дочкой заигрывать вздумал. Выудил он его да за одно и сомиху подхватил. Вот как дело-то было. А вы — крысу ребятишки столкнули. Вовсе и нет!

— Ты, дед, так рассказываешь, что можно подумать, будто сам все это видел. Ловко подвернул! — сказал, улыбаясь, Михаил Ефимович.

— А думаешь, не видел? — обиделся Яков Васильевич. — Лопни мои глазыньки, видел, вот как вас, чумазых чертей, сейчас вижу.

— И не стыдно тебе, старому лешему, на молоденьких девок зенки свои поганые пялить? — вмешалась повариха. — Чай, грешно, поди, на старости-то лет?

— Грешно, грешно, — распылился дед Ухватов. — На красоту-то взглянуть никогда не грех, хоть и старому. Она, красота-то, сердце радует да тревожит. Ты вот, Марья, хотя и пожилой человек, а тоже все с молодыми заигрываешь. К примеру, на меня, старика, даже не взглянешь никогда, а говоришь — грешно.

— А какой толк с тобой заигрывать-то? Был бы хоть немного помоложе, лет так на пятьдесят. А то так себе, труха.

— Я те дам труха! — обиделся дед. — Я еще кое в чем и молодым нос утру! Знаешь небось поговорку, что старый конь борозды не теряет.

— Знаем, Яков Васильевич, слыхали. Только другое скажу. Терять-то, верно, не потеряет, но и не пропашет как следует. И это тоже знаем.

Над станом разразился неимоверный хохот, который, как потом рассказывали, был слышен даже в селе, Смеялись до слез. Едва смех начинал стихать, как снова вспыхивал еще сильнее.

— Ай да Марья! — сквозь смех кричали трактористы. — Вот ловко! Так его, старого черта, чтобы знал, как на молоденьких девок глаза пялить!

Смеялись до тех пор, пока Митька Горюн не окрикнул: — Довольно ржать-то, лошади! Уха готова, налетай! Но и за ухой еще долго смеялись трактористы.

В этот вечер в правлении колхоза собрались коммунисты и колхозный актив. Засиделись до третьих петухов. Обсуждали телефонограмму райкома партии и райсельхозинспекции о перекрестном севе всего ярового клина. В конце концов все пришли к единому выводу, что перспектива хотя и заманчива, но в данных условиях почти невыполнима: не хватит сеялок. Решили начать сев только перекрестным и узкорядным способами. Решение вынесли, но в душе каждый чувствовал, что больше половины клина придется засевать обычным, широкорядным, иначе сев затянется.

— Как бы там ни было, — сказал в заключение Петр Кузьмич, — а установку района мы нарушать не имеем права, да и дельная она. Начнем перекрестным, а там видно будет. А в районе посмотрят, как пойдет дело с севом. Эту установку они еще могут сменить. Затяжки в севе район не допустит, а сеялок не только у нас, везде маловато.

В связи с новой установкой пришлось заново пересмотреть составленный ранее график сева, уплотнить его до минимума.

Утром Митька вышел из дома еще затемно; нужно было до работы проверить верши и переставить их на новое место. Правда, мать разбудила Митьку пораньше, чтобы он поправил за двором изгородь, упавшую за зиму, но Горюну было не до того.

— Вечерком налажу! — крикнул он матери и бойко зашагал к реке.