Тропинкой человека

Сначала Надя все так же стояла у двери, потом, не отрывая от меня обеспокоенных глаз, переместилась ближе — на стул возле письменного стола. Сейчас она уже не злилась. Сейчас она, затаив дыхание, слушала необыкновенную историю, почти сказку, главным героем в которой был ее брат. Переживая, заботливо смотрела на меня, иногда жалела. Вот начала беспокоиться…

Все когда-то кончается. Завершилось и мое повествование. Завершилось — и словно, пробудившись от сна, глубоко вздохнула сестренка. Теперь в ее глазах плескалась тревога. Но вслух она сказала иное:

— Все это не значит, что нам что-то грозит.

Я пожал плечами:

— Ты же знаешь: лучше подстраховаться.

— Не знаю, как я смогу уговорить родителей, — в замешательстве проговорила она.

— Расслабься: мы уже поговорили.

— Когда? Ты что?

— Про вампиров, само собой, ничего не рассказывал, — я криво ухмыльнулся. — Так, наплел про служебные дрязги. Если тебе нужны подробности — поинтересуйся у мамы. Родители зашевелились. Теперь надо заставить их перебраться в другое место. Поможешь, если будут упрямиться?.. А, может, и не будут.

Я замолчал.

— А если у меня не получится?

— Постарайся, чтобы получилось. Пожалуйста. Иначе придется уповать на то, что вампиры про вас не вспомнят.

— Лучше бы они вообще про нас не знали? А, может, не знают?

— Фаргел знает. Он вроде на моей стороне, но… черт его знает!

— …Чем ты собираешься сейчас заниматься? — спросила Надя после минутной паузы.

— Хочу найти Фаргела, попросить его повлиять на Старейших — другого союзника у меня тут нет. Еще придется заняться поисками донорской крови: без Дроботецкого этим никто заниматься не будет. Кроме, разве что, Димки. Но я не уверен, что у него есть нужные связи.

— Я считаю, ты должен обо всем рассказать родителям, — блекло заявила Надя.

Я так удивился, что поначалу даже внимания не обратил, каким тихим, предательски дрожащим голосом это произносится.

— Шутишь?! Думаешь, им станет легче?

Она хотела что-то ответить, но вдруг обхватила худенькие плечики руками и заплакала.

— Кешка, мне страшно! — всхлип. — Что теперь делать?

Я подошел ближе. Осторожно, что бы не сдавить, приобнял:

— Мне тоже страшно. Прости, что втянул тебя. Если бы не ты, не знаю, что со мной было бы.

У нее началась истерика:

— Прости?! Никогда не прощу!! Это ты во всем виноват! Это из-за тебя мы должны бояться! Ты должен был думать о нас, когда кривлялся там!

Надя раз за разом толкала меня в грудь — с тем же успехом она могла толкать какое-нибудь столетнее, крепко вросшее корнями в землю дерево. Я не защищался.

Привлеченная шумом, в комнату заглянула мама. Не увидев ничего, требующего немедленного вмешательства, тихонько прикрыла дверь.

Подняв руку, я неловко погладил сестру по голове.

Потом Надя уже не толкалась, не кричала, не проявляла вообще никакой агрессии — просто плакала. Трудно сказать, сколько мы так стояли, занимаясь каждый своим делом: я как можно ласковее гладил ее волосы; она — питала влагой мою одежду. Постепенно рыдания стали затихать, и вот Надя отстранилась, медленно вытерла глаза.

— Будь рядом, — попросила она. — Хотя бы несколько дней.

— Хорошо. Только мне сперва нужно Димку предупредить, и с Фаргелом поговорить. Утром вернусь.

Еще раз всхлипнув, она неловко обняла меня, отодвинулась — и проговорила:

— Иди.

Я пошел. Всегда чувствовал себя неловко в подобной ситуации: никогда не знаешь толком, что делать, если люди плачут. Лучше бы они радовались.

Пока я натягивал куртку, собираясь покинуть родительский дом, Надежда стояла рядом. Уже не хлюпала носом, уже перестали течь блестящие капельки из уголков глаз — стояла и неотрывно на меня смотрела. Будто на фронт провожала!

Мама отложила дела, вышла, чтобы тоже меня проводить. Стояла у входа в зал, молча наблюдая за дочерью. Не вмешивалась.

Открыв дверь, я изменившимся голосом бросил короткое «пока» и поспешил прочь.

Ну не знаю я, чего от меня ждут: не умею себя правильно вести в такие моменты! Всегда хочется забиться под кровать, скрыться с глаз. Девчонкам проще — «сюсю-мусю», друг с дружкой повздыхали, пообнимались — и готово: все счастливы. Мужчины некоторые тоже — мой отец, например: никогда не покажет, что чего-то боится…

— Теперь, может, объяснишь, чего ты вытворял перед Советом?

Я вздрогнул так, как иные прыгают.

А? На лавочке перед подъездом сидел Фаргел, бесцеремонно взяв меня на прицел своих красноватых глаз. На ловца и зверь…

Остается выяснить, кто из нас ловец. Я подошел к Старейшему, сел рядом.

— В смысле?

— Что такое «Всмысле»? — непонимающе переспросил он. — После того, как ты поставил телепатическую защиту, я не всегда тебя понимаю.

— Я хотел спросить, что ты имеешь в виду?

— Твою реплику, конечно! Мы все умеем чувствовать привязанность, поэтому и не удивились, когда ты стал защищать смертных, но зачем тебе надо было бросать нам вызов?

— К-какой вызов? — произнося это, я чувствовал себя невероятно тупым. Да простят меня ценители культурного слова.

— Зачем ты назвался Фельве? Разве ты не знаешь, что ты творил этот друд?