Тропой флибустьеров(Очерки)

Маруны — не нация и не племя, а группа людей, ведущих свое летосчисление с далеких веков, когда Ямайка была еще испанской колонией. Примерное значение этого слова — люди, живущие вдали от всех. Собственно, так оно и было. Невольники, привезенные на остров из Восточной Африки, в отчаянии бежали в горы, спасаясь от жестокости и кабалы плантаторов, и там начинали новую, вольную жизнь с последними уцелевшими от истребления индейцами — араваками. Позже, когда разгорелись колониальные страсти между Испанией и Англией за право владеть островом, к марунам присоединились тысячи других беглых рабов, с оружием ушедших в горы.

Так зарождалась горская вольница, существование которой было бельмом на глазу у английской колониальной администрации Ямайки. Со временем появились целые деревни марунов, тщательно ими охранявшиеся, со своим натуральным хозяйством и примитивным товарообменом, с выборными вождями, которых на английский манер называли полковниками, с собственным кодексом чести и укладом жизни. Это были воинственные, храбрые люди, готовые до конца сражаться за обретенную свободу. Тем более, что попыток отобрать ее предпринималось немало.

Но десятки английских карательных экспедиций так и не смогли ни разу подняться высоко в горы: маруны всякий раз останавливали их продвижение, заманивая в хитроумные ловушки. Их союзниками были непроходимая дикая сельва и подлинно партизанская тактика ведения борьбы. Сами же они нередко нападали на плантации колонистов и на армейские казармы, всякий раз напоминая англичанам о том, что лучше было бы их оставить в покое…

Однако война все же вспыхнула. Несколько десятилетий пытались колониальные власти расправиться с марунами, но тщетно. Тогда на помощь был призван британский флот. В 1732 году на рейде Спаниш-Тауна, хорошо укрепленной морской крепости неподалеку от подножия Голубых гор, бросила якорь целая эскадра. Моряки жаждали приключений и рассчитывали на легкую прогулку в горы. Но добраться до них так и не смогли: в одном из боев были почти полностью перебиты марунами, у которых были лишь легкие мушкеты.

Лондон окончательно вышел из себя. В бой были брошены крупные армейские силы и артиллерия, но и их ждало поражение: жители гор даже близко не подпустили их к своим деревням. Тогда-то англичане и вынуждены были пойти на невиданный по тем временам шаг: в январе 1738 года непокорным и непокоренным горцам был предложен… мирный договор. Его подписали вождь марунов легендарный Куджо и губернатор Ямайки, имевший прямое указание от английского короля.

С тех пор — почти за столетие до отмены рабства — в этом всемирном центре работорговли общины марунов получали право на свободу и самостоятельность, а жители наделялись в вечное пользование землями. Ежегодное празднование этого события тех далеких времен происходит и поныне. А некоторые даже называют его «марунским рождеством».

И хотя потом англичане не раз нарушали договор, стремясь подчинить себе марунов, их поселения в горах продолжали существовать даже после провозглашения в 1962 году независимости Ямайки. Часть завоеванных ими когда-то привилегий сохранилась, хотя сейчас маруны — равноправные граждане страны. А вот какие они, маруны, как живут, что их волнует, ответ я должен был получить в этих редко рассыпанных домишках, сбегающих с крутых каменистых склонов, что так неожиданно появились перед глазами.

Полковника Мартина Лютера Райта, вождя марунов общины Аккомпонг, в поселке не оказалось. Он работал в поле, и нам посоветовали пойти в дом к Бените Коули, вдове предыдущего вождя и руководительнице местных женщин. Большой и заметный дом ее, сложенный из дикого, необработанного камня, был совсем рядом.

С металлической крыши шел деревянный желоб к цементному резервуару: дождевая вода в этих краях — на вес золота. В огромной клетке — крупный яркий попугай, картаво переговаривавшийся со своим вольным приятелем с соседнего перечного дерева. Хозяйка дома оказалась немолодой симпатичной женщиной. Без излишних вопросов она впустила нас в дом и предложила отдохнуть с дороги.

— Еду я сейчас приготовлю, — сказала она на несколько странном английском и, крикнув что-то дочери, ушла на кухню и через какое-то время появилась вновь. — Если не возражаете, я зажарю козленка с бананами. Но могу предложить и боа…

От змеиного мяса мы дружно отказались, по крайней мере до следующего обеда — слишком уж много экзотики для одного дня, — и вышли на просторную веранду, где стояли деревянные кресла-качалки. Высокие дикие горы, кое-где выжженные ровными квадратами под поля, наползали со всех сторон. А здесь, почти в долине, повсюду видны были могучие пальмы, эвкалипты и бананы, помидорные, кофейные и хлебные деревья с неправдоподобно большими и круглыми плодами. И птицы. Сотни разноцветных комочков всех калибров создали такой оглушительно стрекочущий оркестр, что, казалось, летит и переливается в звуках все вокруг — и дома, и деревья, и горы.