Тропой Койота: Плутовские сказки

Зилла пребывала в самом мерзком расположении духа. Злобно пнув тело констебля, она принялась расхаживать по комнате и накачиваться вином. Пока Озма трудилась, мать разворачивала карты одну за другой, вглядывалась в них и снова сворачивала в трубку.

– Куда мы на этот раз? – спросила Озма.

– Домой, – ответила Зилла, трубно высморкавшись в очередную карту. Летом ее мучила жуткая аллергия. – Отправимся домой.

На седьмой день пути Нерена, лакея Зиллы, поившего лошадей у ручья, застрелили разбойники. Не высовываясь из кареты, Зилла достала ружье, подпустила разбойников поближе и влепила обоим по пуле в лоб. Стреляла она отменно.

К тому времени, как Озма успокоила лошадей, дух Нерена снесло далеко вниз по ручью, а лент для сбора никчемной дряни вроде пары разбойников при ней все равно не было. Уезжая из города, Зилла велела бросить бо́льшую часть духов и лент. Избыток духов немало затрудняет путешествие: духи пугают лошадей и привлекают нежеланное внимание. Вдобавок, вышить новые ленты да набрать новых духов несложно и на новом месте, а потому Озма оставила себе только трех самых любимых: гневливую старую императрицу, мальчишку, чей дух был убежден, будто на самом деле он – котенок, и абальского констебля. Но и императрица, и мальчуган охоту к разговорам утратили. Ничто не могло их расшевелить. Констебль казался куда выразительнее, ярче… хотя, возможно, причиной этому были только воспоминания об изумлении на его лице да ярко-ярко-красной крови.

– Она – просто чудовище, – сказал констебль Озме, едва ли не с восхищением глядя на Зиллу.

Озма почувствовала укол ревности пополам с особой собственнической гордостью.

– Мать убила целую сотню человек, – подтвердила она. – У нее в книжечке имеется реестрик, туда все имена вписаны. Мы за них свечи в храме ставим.

– А я своего имени не помню, – сознался констебль. – Возможно, я представился вам с матерью перед тем, как она заколола меня?

– Да, что-то вроде Стампа или Энвила, – припомнила Озма. – А может, Коббла…

– Озма, прекрати с духом лясы точить, – буркнула Зилла. – Поди сюда, помоги мне с Нереном.

Озма с Нереном друг к другу любви не питали. Нерену нравилось щипать да шпынять ее, когда Зилла не видела, а то и за перебинтованную грудь ухватить. А еще, бывало, схватит за волосы и тащит кверху, чтоб показать, какой он сильный и как она, Озма, мала и беспомощна.

Вдвоем с матерью они завернули труп Нерена в красную простыню, уложили в развилку меж сучьев ближайшего дерева и привязали к ветвям концами той же простыни. Так полагается хоронить мертвых, если спешишь. Будь на то воля Озмы – бросила бы Нерена на съедение собакам. И даже задержалась бы полюбоваться этаким зрелищем.

– Есть хочется, – пожаловался дух констебля.

Озма угостила его крохотной чашечкой крови пополам с землей, что удалось наскрести на месте гибели Нерена.

После этого путешествие пошло быстрее. Лошади страсть как боялись матери Озмы, хотя Зилла пускала в ход кнут куда реже, чем Нерен.

Сидя в карете, Озма играла с духом констебля в «Что я вижу».

– Не зевай, не моргай, что я вижу, угадай, – сказал констебль.

– Облако, – ответила Озма. – Крестьянина в поле.

Окрестный вид был донельзя однообразен. Бурые бесплодные поля, густая пыль в воздухе… В этом году страну поразила не только чума: на растения тоже напал мор, сгубив на корню все посевы. На небе не было видно ни облачка. А человек в поле был всего-навсего покосившимся пугалом, обвязанным тонкими грязными ленточками – остатками полевого колдовства. Хранителем полей, поставленным там же, куда кто-то приволок белый межевой камень…

– Это не крестьянин, – сказал констебль. – Это девушка. Печальная девушка с темно-русыми волосами. Немного похожа на тебя.

– А она симпатичная? – спросила Озма.

– А ты? – в свою очередь спросил констебль.

Озма откинула волосы со лба.

– Абальские леди называли меня прелестной малышкой, – сказала она. – И говорили, что мои волосы – цвета меда.

– Твоя мать невероятно красива, – заметил констебль.

Зилла, сидя снаружи, на козлах, затянула песню о черных воронах, клюющих чьи-то глаза и пальцы. Она любила печальные песни.

– А я, когда вырасту, стану еще красивее, – ответила Озма. – Зилла сама так говорит.

– Сколько тебе лет? – полюбопытствовал констебль.

– Шестнадцать, – сказала Озма.

Правда, это была всего лишь догадка. Крови у нее начались год назад – к сильному неудовольствию Зиллы.

– Зачем ты бинтуешь грудь? – спросил констебль.

В дороге Озма одевалась мальчишкой, собирала волосы на затылке в простой хвост и грудь все так же перетягивала тканью каждое утро.

– Когда-нибудь, – заговорила она, – Зилла подыщет мне мужа. Богатого старика, владельца крупного имения. Или глупого юнца с хорошим наследством. Но до того, пока я не выросла слишком большой, Зилле выгоднее выдавать меня за ребенка. За маленькую Принцессу Обезьян.

– А вот я уже никогда не стану старше, – печально вздохнул констебль.

– Не зевай, не моргай, что я вижу, угадай, – сказала Озма.

– Облако, – ответил констебль. – И огненное колесо.

Как известно, мертвые не любят называть солнце по имени.