Тропой мужества

– Дальше нас ждал Тагил, – продолжил рассказ Бесхребетный. – Ехали в простом товарном вагоне. Конец марта. Холодно, голодно. Младшая сестренка захворала сильно. Следом отец с мамой. Машутка-то вынесла, смогла недуг осилить, вот мать с отцом не смогли – померли. Похоронили на полустанке. Эшелон в тот день долго стоял. Много народу померло, не одни похороны были. Как тела в могилу опустили, дед не выдержал, разрыдался, а на следующий день просыпаемся, а он мертв. Сердце у деда не выдержало.

В Тагиле чекисты эшелон встретили, всех прочих кого куда отправили, а с нами, что делать, не знают. Старший их, дай бог хорошему человеку здоровья, Горянников, нас пока к себе отправил, а сам дело читать. Потом со мной да сестрой побеседовал, а затем говорит: «Не знаю что с вами делать». Предложил обоим в артель устроиться, что охотой промышляет. Зарабатывают на сдаче мяса и шкур хорошо, поэтому голодать не придется. И тунеядства не припишешь. Что делать? Согласился, конечно, хоть мне и было тогда пятнадцать, а Маше двенадцать.

В артели я всему и научился. Стрелять и по тайге ходить. Все хитрости выживания узнал. Работал хорошо, мясо и пушнину сдавал. Не ленился. Машка выделкой шкур занималась. Жили в общаге. Хоть и простенько, но нам было достаточно.

Как-то часть мяса в колонию отвезли. Пока его на кухне принимали, я неожиданно Проплешко увидел. Среди зеков. Я просто остолбенел. Стоял и смотрел на него. А он меня увидал и прятаться. В себя прихожу и бегом к Горянникову, узнать про сволочь эту. Оказалось, тот получил целый букет статей – начиная с пятьдесят девятой по сто двадцатую, и это не считая статей уголовных!

– Каких уголовных? – встрепенулся Иванцов.

– А там статей еще больше, – ощерился Бесхребетный. – Начиная со сто тридцать шестой, почти через одну, вплоть до сто шестьдесят первой. Как эту падаль только не расстреляли?! Видать, были какие-то заслуги, или походатайствовал кто…

– А Горянников?

– А что Горянников? – усмехнулся боец. – Ничего Горянников. Посоветовал не надеяться на пересмотр дела родителей. Ничего хорошего не выйдет. Да и я сам понял – смысла нет. Сволочь эта свое получила, а отца, мать и деда уже не вернуть. И возвращаться тоже не стали – куда? Подумали мы с сестрой, подумали, да решили остаться. Что с вами, товарищ батальонный комиссар?

– Болит… – поморщился Антон. – И голова кругом.

Бесхребетный снял еще ивовой коры и, начистив в ложку лубяных волокон, протянул Иванцову.

– Проглотите. Жаль воду отдал, запить нечем.

Морщась от горечи, Антон проглотил кашицу, особо не надеясь на облегчение. Он понимал – состояние ухудшается, и все хитрости бесполезны без квалифицированной медпомощи. Иванцов прикрыл глаза.

– Рассказывай дальше, Иван Михайлович, – сказал он. – И не беспокойся обо мне. Расскажи, как в армию попал…

– Призвался, как все. Мое умение ходить по лесу заметили и направили служить в разведку. Повоевал на финской, войну закончил сержантом. А разжаловали недавно. В апреле сорок первого. Наш политрук постарался – мол, сын кулака не может в разведке служить – неблагонадежен. Командиры были против, но политотдел настоял – нашли к чему придраться, даже обстоятельства дела не изучили. Прав был Горянников, прав. Разжаловали с переводом из разведки. А тут и война началась…