Тропой мужества

Будет нация господ и нация рабов? От нахлынувшей неприязни и отвращения все буквально кипели, и эсэсовца решили отправить в штаб фронта от греха, ибо руки чесались пристрелить это дерьмо. Пусть в штабе изумятся такой наглостью и сами решают, что с таким делать.

«А надо было расстрелять. Враг непримиримый, жестокий. Эсэсовцы – звери…»

С трудом удается отодвинуть нечто вглубь. Хочется спать. Но не время. Надо бдить…

…и наши люди мужества полны…

Именно мужества. Мужества и воодушевления. За последних пару дней подана сотня заявлений в партию и полтысячи в комсомол. Это ли не показатель? Бойцы знают, что могут погибнуть, но мысли их не о смерти. В вере в жизнь и в вере в победу.

«В бой за Родину!», «Смерть фашизму!», «Даешь Берлин!», «Да здравствует коммунизм!», «Водрузим над землею красное знамя труда!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Эти надписи на машинах красноречиво говорят сами за себя. Никто не давал команды бойцам. Никогда на броне не писалось. Это только в фильмах. Инициатива шла от рядовых, но была поддержана политруками: «Разгромим Гитлера и пройдем по Унтер-ден-Линден парадом!»

Сколько до парада победы?..

Как же хочется спать! Комиссар прислонился щекой к разогретой броне. Прикорнуть бы хоть на часок. Но не время…

Лес горел, освещая окрестности. Было светло как днем. Небо светлое. Утро уже.

Громкие удары по броне неожиданно взбодрили. Экипаж с матом выбивал пальцы с разорванных траков и пытался снять разбитые катки. Комиссар поморщился, но окрикивать бойцов не стал. Вновь приступ. Порошков бы выпить, да нету. Впрочем, боль отступила. Даже в голове прояснилось.

Загрохотало где-то на юге и севере. Комиссар огляделся, но ничего подозрительного не заметил.

– Как там дела? – спросил он механиков.

– Гусеницы починили, – доложил мехвод. – Катки в хлам, заменить нечем. Ремлетучку надо вызывать.

Где летает эта ремлетучка? Комкор и бригадный комиссар переглянулись.

– Шмелев, связь появилась?

– Нет связи, тащ бригадный комиссар.

– Смирнов, – позвал Рябышев своего связиста, – дуй в Червоноармейск в штаб. Пусть ремонтников присылают.

Т-34 и КВ стоят почти рядом в открытом поле. Лакомая цель для вражеской авиации. И как назло в небе появились ряды самолетов. Эти летят высоко, на северо-восток. Им пока не интересны два танка. Надолго ли?

Рябышев тоже смотрит в небо.

– Дымовые шашки остались? – оборачивается он. – Последняя? Пусть под рукой будет. Если появятся «лаптежники» или «мессера», то зажигай, и на корпус. Увидят, что танки горят, может, не станут бомбить.

Станут – не станут, но приготовиться надо. Вчерашним вечером, на марше, почти в темноте, их неожиданно атаковали «мессера». Четыре истребителя устроили… сафари. Что за сафари? Охота? Странно…

«Мессера» атаковали азартно, заходили с тыла. Командирам танков деваться некуда, приходилось комкору и комиссару торчать в люках, наблюдая за атаками, и предупреждать мехводов о поворотах. Танки маневрировали, удачно уклоняясь от пулеметных трасс и падающих бомб. Но то ли в пятый, то ли в шестой заход, их не считали, не до этого было, «мессера» кинули по бомбе и улетели. Одна разорвалась далеко позади, вторая легла меж расходящимися машинами. Оба танка качнуло воздушной волной. И они встали. После осмотра стало ясно – осколками разбило катки и разорвало гусеницы. Своими силами не починить. Долго ли Смирнов будет рембат искать?

Есть время поспать, и вдруг вновь из глубины сознания попыталось прорваться что-то непонятное. Порыв подавить удалось с трудом. Что-то очень тяжкое сидит внутри. И выпустить боязно. И как бы не свихнулся от перенапряжения.

Танкисты тем временем сложили инструменты, расположились около танков и назначили дежурного. Рябышев забрался в башню. Комиссар тоже занял командирское место. Когда-то и представить не мог, что будет спать полусидя. Теперь готов заснуть и стоя.

– Ковалев, я вздремну, – сказал он связисту, устраиваясь поудобнее, – связь проверяй, как появится, буди сразу.

– Есть, товарищ бригадный комиссар!

– Не ори, люди отдыхают.

В ответ Ковалев улыбнулся щербатым ртом. Танковый шлем под голову. Спать…

Сознание плывет, его окутывает туман. Хорошо… нет видений детской крови… и вдруг…

Бом-м-м! Колокольный гул вибрирует в сознании.

Туман разрывается, и в разрыве комиссар видит эсэсовцев, расстреливающих толпы народа. В Бабьем Яру войсками СС уничтожено более ста тысяч мирных жителей…

Бом-м-м! Разрыв тумана – палачи из легиона СС «Мы хотим уничтожить как можно больше русских!» Выколотые глаза и вырезанные на коже звезды у советских военнопленных, отрезанные груди у женщин… десятки тысяч расстрелянных и сожженных мирных жителей… Майданек… Освенцим… Бухенвальд…

Бом-м-м! Туман становится темно-серым, грязным, черным. Это уже не туман. Это дым. В разрывах клубов какие-то столбы с массивными основаниями. Серые фигуры с значками «SS» сгоняют жителей деревни в огромный сарай. Обкладывают сарай соломой и поджигают. 149 стариков, женщин и детей сгорают в пламени…