Тропой памяти (СИ)

Иннет не помнила, как вылетела на берег. Юбка, разорванная в нескольких местах, путалась в ногах, мешая бежать. Дважды она все-таки упала, во второй раз — особенно неудачно, на камни. С трудом поднявшись и стараясь по возможности не обращать внимания на боль, пронзившую разбитые колени, женщина как можно выше подобрала лохмотья подола, и, держа их на весу, хромая, побежала дальше. Сердце колотилось как безумное, горели на шее и груди глубокие царапины от орочьих когтей, а страх и невыносимый стыд жег не хуже кнута. Жадные лапы отвратительной твари, глумливых хохот и предсмертный крик отца, пожертвовавшего собой, чтобы дать ей, Иннет, шанс спастись — дорого же оба они заплатили за дурацкую заблудившуюся лошадь кузнеца Фалгара! Едкие слезы катились по щекам, и тотчас высыхали от встречного речного ветра. Вот и лодка… Искать спуск к воде времени не было, и Иннет съехала вниз по глинистому обрыву берега. Жирная глина забилась под ногти, тяжелые комья налипли на волосы и одежду, но ничто в мире уже не смогло бы заставить ее чувствовать себя еще более грязной после того, что произошло в лесу: больше было просто некуда. Тихо воя от боли, страха и стыда, Иннет оттолкнула лодку от берега и, войдя по пояс в воду, кое-как ухитрилась перекатиться через борт. Минуту она просто лежала на дне, переводя дух и бессмысленно слушая стук волн о крепкое просмоленное дерево, а потом, охая, села и взялась за весла. Грести было не впервой: уроженка прибрежного поселка, некогда основанного отошедшими от дел морскими разбойниками, утомившимися искателями приключений и прочим пестрым сбродом, что не мог ужиться под рукой наместника, Иннет одновременно научилась ходить и плавать, а обращаться с шестом или веслами — раньше, чем впервые зарезала курицу. Течение было сильным, легкую лодку отчаянно и неумолимо сносило обратно под левый берег, но Иннет продолжала упрямо налегать всем весом на весла. Плечи заныли от натуги, налились тяжестью, но она, зажмурившись и закусив губу, продолжала грести. Доплыть… только поскорей бы добраться…предупредить всех, что орки уже стоят на том берегу Андуина… При этом воспоминании она вновь заскулила от омерзения. Хотелось сорвать с себя одежду вместе с кожей и прыгнуть в воду, чтобы отмыть ненавистное, въевшееся во все поры ощущение чужих лап; отполоскать душу, точно рубаху, затоптанную свиньями. Но она продолжала грести, она знала — в первую очередь необходимо добраться до своих. Если орки решат напасть, пусть это нападение не будет внезапным: в деревне найдется, чем встретить непрошеных гостей…только бы успеть…

— Дзарт-кхан! Дым!

Хаграр, приложив ладони козырьком ко лбу, еще раз посмотрел вдаль, после чего обернулся (нарт’харума беспечно болталась на шее):

— Дым в той стороне…

Устало привалившийся к стволу дерева Дублук поднял голову:

— Где? Опять твои шуточки идиотские…

— Никак нет, — обиженно буркнул стрелок, но природа тотчас же взяла свое: — А хотите, могу глаза занять на часок? — с готовностью предложил он, сияя клыками. Десятник скривился.

— Смотри, саш-нир, дождешься… — вяло пригрозил моргулец. У него уже давно вошло в привычку называть бойкого до наглости стрелка исключительно по последним цифрам номерного жетона. «Идиотские шуточки» же, о которых упомянул Дублук, заключались в том, что Хаграр, в первый же день получивший взбучку за «незнание устава и недостаточную бдительность», так этого не оставил, и, стремясь оправдаться перед дзарт-кханом, наизусть оттарабанил первые пункты собрания сочинений армейской премудрости. Выслушав столь выразительную декламацию, Дублук милостиво махнул рукой: «хватит, мол, живи пока»… Но не тут-то было! Парень, похоже, нашел родственную душу, и теперь на коротких привалах ночных переходов, во время дежурства по лагерю (котлы теперь драил исключительно он) и, что хуже всего, даже днем доставал командира цитированием оставшихся без внимания пунктов. Когда иссяк список предписаний боевого устава, Хаграр взялся за устав караульной и гарнизонной службы, очевидно планируя плавно перейти затем к внутреннему. По второму замечанию начальства нурненский стрелок тоже не оплошал и развил такую бдительность, что не раз и не два отряд в полном составе вскакивал посередь дня, хватаясь спросонья за й’танги. Дублук, как и положено разведчику, старался хранить убийственно ледяное молчание, но получалось у него плохо. Утешало лишь то, что чересчур разговорчивый парень не был дурачком, и если ситуация, место или время действительно таили в себе серьезную опасность, то всякая издевательская веселость облетала с него, будто копоть с котелка. Тем не менее, противостояние начальника и подчиненного хоть и уменьшилось в размахе, но все еще сохраняло силу. Именно поэтому услышавший про сигнал тревоги десятник воспринял новость с лениво-напускным недоверием.