Тропой памяти (СИ)

Как-то раз, не от большого ума, развеселая компания не придумала ничего лучше, чем притащить в казармы тролля Гуфа. Что делать с протянутой ему раскуренной трубкой, гигант так и не сообразил, а вот к перезвону ахаш прислушивался долго и очень внимательно, покачивал в такт перебору своей выпуклой, как у харадского мумака, башкой, а потом вдруг принялся неуклюже притоптывать ногами. От таких плясок каменный пол дрожал, и по нему с лязгом подпрыгивала жестяная кружка, стащенная кем-то из столовой. Народ умирал со смеху, глядя на это немудрящее веселье, правда, когда музыка смолкла, незадачливый танцор впал в такое отчаянье, что попытался отобрать у Маухура его шестиструнное сокровище, надеясь вытрясти из деревянной коробки обитающие там чудесные звуки. Менестрель-самоучка скакал от тролля по комнате как ошпаренный заяц, пока кто-то не додумался отворить запертую дверь. Разозленный неудачей тролль бросился в погоню, и случиться бы тут жуткой неразберихе и разрушениям, но положение спасла ушлая кундузская дева. Подскочив к Гуфу, она начала петь одну из песен, звучавших сегодня у очага. Пела, разумеется, без слов, чтобы создать хоть как-то сходство с ахаш. Хитрость сработала: Гуф немедленно замер, прислушиваясь, своим медленным умом сообразил, что источник звука по-прежнему находится в помещении, и нерешительно пустился в пляс по новой. В общем, утихомирился он только через час, да и то не по причине усталости, а исключительно из-за того, что ударил гонг, означавший отбой. Разочарованно проворчав нечто неразборчивое, тролль убрался к себе в подвал, а все, кому не надо было в дозор, в мгновение ока рухнули под одеяла. А Шара еще три дня могла только хрипеть сорванными связками. Находчивость всегда вознаграждается стократ: после всех волнительных событий друзьями-товарищами была пущена юмористически-хвалебная ода «Спасительнице драгоценной ахаш от загребущих лап горного гиганта», где, помимо прочих, содержались строки, повествующие о том, что вышеозначенная анхур-ману «тролля’ на бегу остановит и вусмерть его запоёт». Баллада имела сногсшибательный успех, Шара смеялась от души, и все шло просто прекрасно. Ровно до того дня, которому суждено было в очередной раз поставить все с ног на уши.

Глава 13

Ветер свистел в бойницах крепостной стены, пригибал к земле редкие пожухлые травинки, чудом пробивающиеся меж камней. Если бы не холод и непрерывное завывание в ушах, то место на южном крыле было неплохим — это тебе не у Клыков торчать! Шара, которой вновь выпало дневное дежурство, плотнее запахнулась в лархан, набросила на голову капюшон и принялась дыханием греть побелевшие пальцы. Э-эх, вот она — элита-то где, на вес обсидиана которая… Все чаще и чаще лучница завидовала простым пограничным стражам, чьи караулы были не столь утомительны — забился себе за камешек, нарт-харуму натянул, и ни свет, ни ветер не страшны — угрелся и спишь… Да там, на склонах, где у них посты, и ветра-то не такого, и теплее, и вообще… Что именно «вообще», девушка так и не сумела сформулировать, а посему подошла к прорези бойницы и, пользуясь тем, что солнце нынче яркое, стала любоваться дальней кромкой леса, что теперь уже полностью представлял собой золотое зарево осенних крон. Шара отлично помнила его летний наряд и то, как поднималась на рассвете над лесом прозрачно-прохладная дымка, как озаряли его первые лучи встающего над перевалом солнца. Как никто другой, Шара видела отличие цвета даже там, где любой другой иртха заметил бы различные оттенки серого и черного. И хотя она не знала названия всем этим цветам, ее радовала сама возможность воспринимать окружающее именно так, чуть более полно. Однажды она даже задумалась: а что было бы, если б столь часто поминаемый дядькой Худрук Великий мог видеть цвета так, как видит она? Быть может, среди знаменитых «видов Огнедышащей горы» появилась бы еще одна гравюра, изображающая национальный символ на фоне яркого полуденного осеннего неба? И тогда великий мастер дал бы названия этому удивительному цвету…