Тропою джейрана

В запасе у него был остаток ночи, день и еще одна ночь, и надо было торопиться, чтобы не опоздать.

...Первым, кого он встретил на окраине Шибиргана, был уличный водонос, и эта встреча всеми почитаемого человека с полными кувшинами воды сулила удачу.

"Окна у Олима закрыты травой, - твердил мальчик, думами помогая себе идти. - В комнате у Олима прохладно, и он меня не прогонит..."

Двое сорбозов, заметив бредущего к двери мальчика, вяло окликнули:

- Дреш!*.

_______________

* - Стой!

- Олим!.. - прошептал Хаятолла сухими губами. И его, несмотря на ранний час, пропустили, даже не спросили зачем.

Как и прежде, скрипели под шагами мальчика деревянные ступени комитета ДОМА, успокаивая и внушая надежду. Как и прежде, давным уже давно, мелькнула на миг бесподобная улыбка Олима и шевельнулись мягкие, должно быть, совсем не колючие усы. Хаятолла рухнул освобожденно на его сильные жилистые руки, успев только сказать:

- Банда... выступит... Не дайте...

Олим озабоченно склонился над ним. Слабо улыбаясь, неверной рукой мальчик нащупал у себя на груди амулет, снял его с шеи и протянул Олиму.

- Талисман. Отводит беду...

Тусклый камень блеснул густым багровым светом.

2

...Снова он шел и шел по гребням скал, снова были неумолимый холод, когда ночлег заставал на каменной высоте, жуткая жажда и голод, волочившиеся за ним по пятам на всем протяжении опасного пути. Снова подкралась темнота, и был ветер, не дававший забыть о дряхлом волке, тащившемся следом.

"Как же так? - не верил Хаятолла. - Ведь я же тебя убил! И тебя, и другого. Обоих двумя выстрелами. Я не мог промахнуться!"

Но волк был тот же. Клоками сползала с его боков неопрятная шерсть, и так же мелко, вожделенно дрожал вогнутый, почти исчезнувший голодный живот, и тот же тоскливый безжизненный взгляд, и прежним был сиплый глухой голос, когда зверь молил судьбу и небо помочь ему насытиться и не дать умереть.

К волчьей жалобе приплетался другой звук, какое-то жужжание, ровное и усыпляющее. Когда зверь умолкал, жужжание становилось слышнее, но понять, откуда оно исходит, кому принадлежит и что означает, Хаятолла не мог. Страх и усталость мешали думать, а темнота уводила в сон. Сопротивляясь ему, Хаятолла ненадолго смыкал веки, но тотчас испуганно встряхивался, едва в мутной пелене глаз исчезали очертания гор и пропадала изломанная тень притаившегося рядом зверя.

- Пошел! - отгонял его Хаятолла камнями. - Сгинь, проклятый!

Волк неуклюже отбегал. Иногда броски Хаятоллы достигали цели, и тогда зверь ярился, скалил желтые стесанные клыки. К его присутствию Хаятолла притерпелся, привык, как привык к резким, будто ружейные выстрелы, хлопкам куцых крыльев неповоротливых кекликов, вспархивающих чуть не из-под ног, как привык и не обращал внимания на крикливые, будто ругань, вскрики горлиц. Только кеклики взлетали и улетали, горлицы тоже оставались позади, а волк не отставал.

- Ну иди, иди сюда, - теряя терпение, звал Хаятолла.

Однако волк оказался на редкость терпеливым и нападать не спешил. Может, он чуял, что и без того конец близок, а может, сил для решительного броска у него уже не было.

"Если усну, мне несдобровать, - с тревогой подумал мальчик и сунул за щеку попавшийся под руку острый обломок камня. Щеку резало, зубы тоже ныли, будто их грубо выламывали щипцами. - Пускай больно, зато не усну".

Чего-то не хватало в ночном мраке, был в нем какой-то ощутимый недостаток, изъян, без которого, собственно, ночь не была ночью, и Хаятолла наконец догадался: москиты! Досаждавшие в низинах, почти невидимые глазу, подлые эти твари, от укусов которых зудело тело и разрастались долго не заживающие язвы, сюда, на высокогорье, не забирались. Лучше бы сейчас они терзали лицо и руки, но не давали спать!..

Внезапно волк издал гневный рык, и Хаятолла взметнулся, приготовился к обороне, чтобы заранее упредить угрозу... В неверном свете луны он различил силуэт второго волка, разглядел, как широка у того грудь и огромна лобастая голова.

Старый волк, похоже, не хотел упускать добычу или делить ее с кем-то другим, пришлым. Негодуя, он вздыбил загривок и боком, по шажку, стал приближаться к Хаятолле, хриплым рычанием предупреждая соперника о себе. Но и пришелец не отставал, шумно втягивал носом ночной воздух.

Теперь зверей и Хаятоллу разделяли каких-то пять-шесть шагов да невысокая гряда, за которой мальчик устроился, чтобы скоротать ночь. И тут Хаятолле, который долго крепился, по-настоящему стало страшно. Он видел, как холодно и неумолимо светились в темноте глаза хищников, ощущал неотвратимую, неминуемую беду в каждом их движении, каждом звуке.

- Мама!..

Собственный крик оборвал его сон, вызволил из липких пут страха, и Хаятолла поскорее открыл глаза. Над ним с тревогой и озабоченностью склонялся Олим, ладонь у него была прохладной и приятно студила лоб.

- Что с тобой, пахлавон? Тебе больно? Ты весь горишь. Может, дать попить?