Читаем Тропою грома полностью

— Отдохнем, — сказала Селия. Она совсем не устала, но если они посидят рядышком и выкурят по сигарете, может быть, это рассеет отчужденность между ними.

Они свернули с пыльной дороги и сели на траву. Ленни достал сигареты и спички. Они сидели и молча курили. Ленни смотрел вдаль, Селия украдкой его разглядывала. Он изменился. Что-то появилось в его лице, трудно сказать что, но какая-то перемена есть, это ясно.

«Уж не замешалась ли тут другая девушка», — подумала вдруг Селия. Сперва эта мысль даже рассмешила ее своей нелепостью. Но раз возникнув, она уже ее не оставляла, и чем дальше, тем более казалась правдоподобной.

Еще с минуту она тайком приглядывалась к его лицу.

— Ленни, — тихонько сказала она.

Он молча ждал продолжения.

— Ты еще не поцеловал меня.

Он повернул голову и посмотрел на нее. Потом, нагнувшись, чуть притронулся к ее губам.

«Так и есть, — сказала себе Селия. — У него есть другая». Она подобрала ноги, обхватила их руками, уперлась подбородком в колени. Так она сидела долго, глядя перед собой и ничего не видя. Она не испытывала никакого волнения, только на душе стало серо и пусто, а сердце сжалось в комок и не давало вздохнуть. Не боль, не страдание, только одиночество и пустота. Ни мыслей, ни чувств.

«Как ей сказать, — думал Ленни. — С чего бы начать?..» Но ничто не приходило в голову. Язык прилип у него к гортани.

Наконец Селия пошевелилась. В пустоте забрезжили какие-то мысли. Ей казалось, что протекла целая вечность, но, посмотрев на часы, она убедилась, что прошло всего несколько минут с тех пор, как они свернули с дороги. Всего несколько минут!

Она подняла глаза и вновь поглядела на Ленни, и боль нахлынула на нее волной. Ей хотелось говорить, умолять, убеждать, напомнить ему о прошлом, о всех радостях и волнениях, которые они пережили вместе. Слезы выступили у нее на глазах.

Она зажмурилась и отвернула голову. «Крепись, — сказала она себе. — Не раскисать!.. Слезы ничему не помогут. Не смей раскисать! Возьми себя в руки. Держись! Как если бы твоя жизнь от этого зависела! Никаких сцен. И ни о чем не спрашивать, пока он сам не заговорит». Она собрала всю свою волю… Открыв глаза, она поглядела вдаль, на угасающий закат. Пальцы ее, державшие сигарету, дрожали. Она швырнула ее в траву, вздохнула всей грудью и повернулась к Ленни. Глаза ее блестели, на губах была улыбка.

— Пойдем, что ли? — сказала она и легко вскочила на ноги.

Они снова зашагали по пыльной, смутно белеющей в полутьме дороге. Закат угасал, сумерки переходили в ночь. Был тот таинственный час, когда нежный прозрачный полусвет смягчает все очертания и всему придает неизъяснимую прелесть. Солнца уже нет, луна и звезды еще не зажглись, день умер, но не совсем, ночь родилась, но еще медлит на пороге; это не жизнь и не смерть, но краткий отдых на грани между ними, когда, переливаясь одна в другую, они весь мир облекают невиданной красотой. Селия и Ленни шли в молчании.

— Селия… — срывающимся голосом начал Ленни и снова замолчал, не находя слов.

Она увидела страдание в его лице, и это ее порадовало.

— Да?..

— Селия, я…

Ей уже не доставляло удовольствия видеть, как он мучается; минутный порыв жестокости прошел.

— Я знаю, что ты хочешь мне сказать, — мягко проговорила она. — Ты хочешь сказать, что полюбил другую. Так?

Он кивнул.

— Прости меня, Селия…

Он поднял к ней полные боли глаза.

Она попыталась рассмеяться, но смех застрял у нее в горле.

— Что же тут прощать… В своих чувствах никто не волен, Ленни. — «Держись, держись, не смей раскисать!..» Она повернула к нему улыбающееся лицо. — Не стану притворяться, будто это мне не больно, Ленни. Ведь мы так сжились друг с другом. Столько лет провели вместе и так хорошо друг друга знаем. А ведь это же и есть любовь, когда так свыкаешься с человеком, что уже у тебя с ним и общие интересы, и общие вкусы, и общие друзья. И когда всему этому вдруг приходит конец, то это больно.

— Прости, Селия…

— Я тебя не виню. Я понимаю. И довольно уже тебе просить прощения. — «Держись! Не начинай кричать на него. Будь спокойной!» — Расскажи мне о ней. Мне кажется, я имею право знать.

— Мы с ней любим друг друга.

— Гм. Я полагала, что мы с тобой любим друг друга.

— Прости, Селия…

— Больше ничего не скажешь?

— Нет… Пожалуйста, Селия, не будем говорить об этом.

Она с трудом подавила желание крикнуть ему, что так легко нельзя порвать отношения, что этого еще мало, что он не хочет говорить!..

— Надеюсь, ты хоть можешь сказать ее имя, — с горечью проговорила она.

— Сари Вильер.

Они шли рядом и молчали. Теперь внизу, в котловине, уже был виден Стиллевельд, направо — лавка, а налево, поодаль, высоко на холме — Большой дом.

Стоя на пороге лавки Исаак видел, как они проходили. Слухи о приезде Селии дошли и до него. Все местные новости рано или поздно становились известны в лавке. Исаак задумчиво усмехнулся, думая о том, как же разрешится эта комбинация — Ленни и Сари и эта девушка из Кейптауна, которая любит Ленни.

«Надо будет сходить сегодня в Стиллевельд на праздник», — решил он и пошел к себе — записать в дневник о происходящих событиях.

Перейти на страницу:

Все книги серии Произведения африканских писателей

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее