Тропою грома

— По-моему, сынок, лучше всего ты перебирайся ко мне, а молодую барышню мы поместим у вас.

Ленни кивнул.

— Конечно, так всего лучше, — в радостном волнении сказала мать. — Надо только добыть чистые простыни. У кого бы занять, не знаю, ведь мало у кого есть, да еще чистые.

— Не волнуйтесь из-за этого, мама. Селия поймет.

— Нет, я непременно должна достать, — заявила мать. — Не допущу, чтобы сыну было за меня стыдно.

— Ладно, — сказал Ленни. — А теперь мне пора в школу.

— Не беспокойся ни о чем, сынок, — крикнул ему вдогонку проповедник. — Мы все устроим.

«А, черт!» — раздраженно подумал Ленни и зашагал к маленькой церквушке.

Весть о том, что к Ленни приезжает его хорошенькая подружка из Кейптауна, мигом облетела весь Стиллевельд. Начались спешные приготовления к встрече. Проповедник радовался, как дитя: он был главной пружиной этого заговора. Ведь она, пожалуй, и совсем тут останется… Тогда в Стиллевельде будет целых двое учителей. Двое образованных людей, которые учились во всех колледжах в Кейптауне, да не только в простых колледжах, а еще и в этом, как его, самом главном, у которого такое длинное название, ну где они получали свои ученые степени. Это для Стиллевельда настоящее богатство!

Солнце уже клонилось к западу, когда Ленни подходил к станции. Он прошел мимо кофейного ларька. Белая продавщица сидела там одна. Он вспомнил день своего приезда. Воспоминание было очень яркое. И сейчас, заново переживая события того дня, Ленни почувствовал, как в сердце у него волной поднимается злоба. Он посмотрел на девушку, стараясь поймать ее взгляд, но она глядела сквозь него, словно его тут не было. Для нее он не существовал. Так, комок черной грязи, валяющийся на дороге. Не человек. Не живое существо из плоти и крови, которое мыслит и чувствует. Дрожь пробежала у него по телу — непреодолимая судорога страха и боли.

Но лицо Сари встало перед ним, утешая его, принося ему мир, и покой, и освобождение. Он посмотрел на девушку, и улыбка тронула его губы. Он не спеша прошел мимо ларька. Поезд сейчас придет. Немного позади по пыльной дороге бежали за ним двое цветных мальчишек, шаля и подталкивая ручную тележку. Он взял их с собой, чтобы они отвезли багаж Селии.

Он взглянул на часы и попытался обратить свои мысли к Селии. Но почему-то он не мог думать связно. Мысли перескакивали с одно на другое, сбиваясь в непонятный, перепутанный клубок. Он даже не мог вспомнить ее наружность. Он помнил, что она красива и у нее приятный голос, — но это и все. Ах, нет не все. Еще вспомнил! У нее очень красивые ноги. Самые красивые, самые соблазнительные ноги из всех, какие он когда-либо видел. Их-то он ясно помнит. Стройные, округлые. И где-то на уровне колена исчезают в пышных складках платья. Забавно, что он так хорошо их помнит. А какие у Сари, он даже не знает. Как будто никогда их не видал. И во всяком случае, не интересовался. Нет, это прямо странно. Если напрячь память, Селия начинает вспоминаться вся, во всех подробностях: грудь, плечи, изгиб шеи там, где она переходит в плечи; звук голоса — чистый, и звонкий, и веселый; походка, — она ступала так, словно весь мир лежал у ее ног; улыбка, — она иногда так мило улыбалась, и на щеках при этом появлялись ямочки, а глаза прищуривались. Немного подумать, и вспомнишь ее всю. Вот она перед ним, как на экране.

А с Сари не так. Сколько он ни думал о ней, он не мог вызвать перед собой отчетливый образ. Ее всегда окутывала тень, и он видел только лицо, — хотя и его не сумел бы описать, — и глаза; глаза, которые все понимали и проливали мир в его сердце. Он пытался вспомнить ее голос, но и голос ее был лишь музыкой, навевавшей покой и мир.

И в эту минуту он отчетливо понял, что так будет всегда. Никогда он не сможет в своем воображении увидеть Сари так ясно, как видел Селию. Никогда он не сумеет сказать, какие у нее ноги, какой изгиб шеи, какая улыбка. Всегда это будет окутанное тенью лицо и глаза, которые все понимают и даруют мир. Так будет всегда, ибо она скрыта глубоко в его сердце. Она владеет им безраздельно — и это обладание не зависит от красоты ее ног, или улыбки, или изгиба шеи, или формы глаз. Она — Сари, — и он весь ее, до последней капли крови, потому что она — Сари.

Издавая пронзительные гудки, поезд подошел к станции и остановился. Ленни дрожащими пальцами закурил сигарету и направился к выходу на перрон, поглядывая в конец поезда.

Селия спрыгнула с подножки, сбросила на платформу свои два чемодана и остановилась, озираясь по сторонам.

Ленни подошел к контролеру.

— Я встречаю вон ту молодую даму, — сказал он, указывая на Селию. — Разрешите мне выйти на платформу и помочь ей нести вещи. Пожалуйста…

Контролер смерил его взглядом, сплюнул, потом кивнул.

— Билет сдашь в кассу, — сказал он грубо. — Я не могу вас тут целый день дожидаться.