Тропою испытаний. Смерть меня подождет

— Успею, а не то и тут переночую, балаган хороший.

— Без разговоров! Обувайся и догоняй!

Мы перебрели Лючи и сразу же на берегу остановились под защитой толстых лиственниц. Отяжелевшие тучи нависли грозной стеной. Надо было как можно скорее ставить палатки. Застучали топоры, забегали люди. Ветер с высоты уже хлестал полотнищем холодного дождя, слепил глаза, вырывал из рук палатку. Больших усилий стоило нам организовать ночёвку.

Глеб так и не пришёл. Мы возмущались, не зная, чем объяснить его поведение. Улукиткан не выдержал, поймал своего оленя, погнал его через реку на остров. Он лучше нас понимал, что сулят после жаркого дня чёрные тучи и что станет с рекою, когда с гор хлынет дождевая вода.

Мы, мокрые, замёрзшие, уже сидели в палатке, когда распахнулась чёрная бездна и оттуда брызнул пугающий свет молнии, на миг озарив угрюмые лица людей стволы лиственниц и грозные овалы туч. Могучие разряды грома, потрясая долину, гулко прокатились по лесу, и тучи опустили к земле дождевые хвосты.

Улукиткан вернулся один. С его одежды ручьём стекала вода, он посинел от холода и еле ворочал языком.

— Какой худой люди: я ему шибко хорошо говорил — уходи надо, он, как глухой, не понимай.

— А ты бы балаган разломал, он бы и пошёл, — сказал Василий Николаевич с досадой.

— Э-э, если голова худой — сила не помогает, — ответил тот, сбрасывая с плеч мокрую телогрейку и закутываясь в дошку.

— С чёрта вырос, а ума не нажил!.. — буркнул Трофим.

За палаточной стеною, по чёрной притихшей тайге, по скалистым ущельям хлестал косой ливень. Ветер с диким посвистом налетал на лес, расчёсывая непослушные космы лиственниц, в клочья рвал воду в реке, завывал в дуплах старый тополей. А по горам гуляли чудовищные раскаты грома.

— Вот он — приветственный салют Станового!

Ночь навалилась густой чернотой. В палатке тихо, никто не спит, притаились, словно ожидая чего-то, ещё более ужасного. Сколько силы несёт в себе стихия!

С трудом верилось, что после этой страшной бури останется жизнь в горах, да и сами горы.

Кто-то чиркнул спичкой, закурил. Далёким огоньком засветилась в темноте цигарка. Люди словно онемели, — у каждого свои думы. Я перелез через чьи-то ноги, через ворох мокрой одежды, сваленной у входа, и выглянул из палатки. Ни неба, ни земли, куда ни посмотри — всюду тяжёлая свинцовая тьма да бешеный ветер бьётся с лесом, пугая всё живое жутким воем.

И вдруг блеснула молния, отбросив тьму и осветив на миг потрёпанные лиственницы, вспухшую реку и, за дождевой завесой, остров. Но всё исчезло так же мгновенно, как и появилось, только в душе осталась щемящая боль за Глеба. «Прилепится же к человеку такое!»

Гроза отходила на север, сталкивая туда тучи. Послабел и дождь, но страшная тьма не редела, и ветер ещё больше свирепел. Его разноголосый вой мешался в черноте с непрекращающимся треском падающих на землю великанов; со смертным стоном они ложились, до конца не выстояв свой век.

И странно, даже когда ветер наконец стих, тайга по-прежнему шумела тревожно. С чёрного неба падали остатки дождя. Только теперь мы вспомнили об усталости. Кажется, можно уснуть.

Бедный Глеб! Как он там один на острове? Сумеет ли разжечь костёр?

При свете спички находим свои постели, устраиваемся, кто где может. В палатке тесно, а во второй сложен груз. Но до утра недалеко, как-нибудь прокоротаем остаток ночи. Я забираюсь в спальный мешок. Василий Николаевич рядом что-то тихо жуёт. Мне есть не хочется, тороплюсь уснуть. Лиханов уже похрапывает…

Засыпая, тщетно стараюсь припомнить картину налетевшего урагана, не совсем ясно схваченные детали, нужные для записи, но мысли плывут стороной, а слух улавливает отдалённый, ещё неясный гул. В полусне пытаюсь уяснить, что это? Хочу проснуться, но не могу поднять головы, пошевелиться. Всё во мне отяжелело…

А гул доносится яснее, наплывает новой неотразимой бедой. Наконец я вырываюсь из полузабытья. Всё та же тёмная ночь. Вернулся ветер, снова бродит в вышине. Шумит исхлёстанный лес. Всё спит.

«Как хорошо, что это был сон», — думаю я, поворачиваясь на другой бок.

Вдруг справа, подобно взрыву, гигантская волна ударяет о каменистый берег. Все просыпаются, вскакивают. Что-то явно творится на реке. Какое-то чудовище, ворча, скребёт огромными когтями no дну реки, сглаживая вековые перекаты, руша берега и сталкивая в темноту выкорчеванные деревья. Всё это где-то рядом, давит на нас, шипит по-змеиному.

Я не могу найти свои сапоги. Трофим напрасно чиркает отсыревшими спичками. Улукиткан что-то бормочет на своём языке. Василий Николаевич уже на берегу и оттуда кричит неистовым голосом:

— Вода! Вода! Поднимайтесь! Вода прёт валом!

Мы все выскакиваем разом, кто в чём есть. Хотя бы звёздочка блеснула! Почему так долго тянется эта ужасная ночь? Глаза с трудом различают во мраке белёсую ленту Лючи и бегущие по ней уродливые тени. Это смытые водою деревья уплывают от своих берегов.

Зея и Лючи, сплетаясь мутными волнами в один беснующийся, клокочущий водяной клубок, уносят в темень богатую добычу.