Тропою испытаний. Смерть меня подождет

— Не слишком ли ты надеешься на себя?

— Надо кончать с Маей.

На таборе залаяли собаки. Бойка и Кучум перемахнули вплавь мутный Эдягу-Чайдах, бросились вверх по реке.

Неужели Улукиткан? Как, должно быть, взволновался он, услышав лай собак, и как радостно забилось его сердце, утомлённое тревогой за нас!

Мы стоим на берегу, захваченные ожиданием.

После дождя всё умылось, и цепенеющий сонный воздух окутывает землю. Чувствуется, солнце уже спустилось к горам, и от этого становится ещё холоднее и неприветливее.

И вот знакомый окрик волнует слух:

— Мод… мод… мод…

Видим, как из тайги показывается рогастый олень. На нём — Улукиткан. Мы сразу узнали его по сгорбленной спине, по бердане, торчащей кверху дулом из-за левого плеча, по тому, как покачивается он в седле в такт торопливым шагам учага. Караван еле поспевает за ним.

Следом появляется и Лиханов.

Улукиткан сворачивает вправо, перебредает речку и, соскочив с оленя, подходит к нам. Теперь он кажется стареньким-стареньким — от тяжёлого и долгого пути. Но в глазах радость.

Старик стаскивает с головы свою убогую шапчонку, вытирает ею потное лицо и, немного успокоившись от быстрых шагов, говорит:

— Меня может Обмануть злой дух — Харги, дикий зверь, даже друг, но сон не обманет. Я же говорил, обязательно живой придёшь на Эдягу-Чайдах. Теперь ты должен верить старику, что Мая худой речка, что нам лучше вместе аргишить, делать один след.

Мы здороваемся. Все рады, что снова вместе.

— Ты прав, Улукиткан, нам не нужно расставаться. Когда с нами нет тебя — мы словно в чужой стране.

Я мысленно даю себе клятву не отпускать от себя больше старика.

Следом за Улукитканом на косу выходит Лиханов. На его почти чёрном скуластом лице отпечаток нелёгкого пути, бессонных ночей, а на одежде он принёс запах рододендронов и стланиковых чащ.

Вряд ли когда-нибудь здесь, на устье Эдягу-Чайдаха, собиралось такое беспокойное общество. Мы помогаем проводникам развьючить оленей, отпускаем животных на корм. Ужинать забираемся в палатку.

— Как дальше ходить будем? — спрашивает Улукиткан, не отрывая губ от блюдца.

— Через Чагар.

— Пусть олень два-три дня отдохнёт, потом хорошо пойдём, — отвечает он.

— Пройдём ли? Ты знаешь проходы?

— Тут никогда не ходил, но старый люди говорили, что от устья Эдягу-Чайдах по второму ключу можно подняться на хребет. Только вперёд нам надо маут делать, свой мы потеряли, а без него Баюткана не поймаешь, и олочи, видишь, совсем кончал, надо подошву добывать, да и потники попрели, менять будем.

— Из чего же ты будешь делать маут? Из верёвки?

Он пренебрежительно посмотрел на меня.

— Ты разве видел маут из верёвки? Надо искать большой сокжой, тогда всё будет: и подошва, и нитки, и потники. Сейчас время жирного мяса, хорошей шкуры, а лист упадёт, сала не останется и шкура испортится. Вот и надо торопиться, охота уходит.

— Куда же ты пойдёшь?

— Вверх по Эдягу-Чайдах есть старый наледь, там надо искать сокжоя.

— Ты думаешь, на наледи удача будет?

— Если глаза есть — можно не думать. Где отдыхает зверь — там остаётся шерсть; где ходит он — обязательно найдёшь след; где кормится — будет примят ягель. Всё это мои глаза видели там сегодня.

— Меня возьмёшь в помощники? — спрашиваю я, заранее зная его ответ.

Старик хитро смеётся, кивая головою.

— Пойдём, места там много, кому-нибудь зверь попадётся. Утро бы не прозевать, — и он что-то додумывает, озабоченно мнёт свою реденькую бородёнку.

Мы допиваем чай и на этом заканчиваем свой пир. Меня уже зовёт, волнует завтрашний день. Перед сном мы выбираемся из палатки подышать свежим воздухом. Над лагерем, над облитыми лунным светом горами — ночь. Тайга дремлет в тени. Вдали, в полосе прозрачного воздуха, видны кружевные узоры береговых утёсов. Где-то выше зазывно поёт хрустальный ручей да за наносником, где пасётся стадо, о чём-то гутарят бубенцы.

— Видел? — сказал Улукиткан, показывая рукою на запад, где только что небо пробороздил метеорит. — Это хорошая примета, удача нам будет.

Утро входило в свои права медленно. Жидкий полусвет поднимался меж деревьев, стучали дятлы, назойливо пищала в чаще какая-то пичуга. Гуси, пролетая над стоянкой, подняли тревожный крик. Лагерь пробудился. Улукиткан давно встал и ушёл за оленями.

Трофим остаётся в лагере с Николаем. Они будут держать дымовой костёр на случай появления самолёта, напекут лепёшек и займутся починкой вьючного снаряжения. А Василий Николаевич после того, как туман поднимется, выйдет на одну из правобережных вершин, ниже устья Эдягу-Чайдаха, и оттуда осмотрит горы, сделает зарисовки горизонта и постарается проследить Маю: куда она уходит — и не понижаются ли дальше горы?

Не представляю, что сейчас делается в штабе экспедиции?! После неудачных попыток обнаружить нас с воздуха усилят наземные поиски. Догадается ли Плоткин искать нас с устья Маи, и не пошлёт ли он людей по нашему пути от Кунь-Маньё?

В десять часов мы с Улукитканом покидаем лагерь. С нами пять оленей и Кучум. Туман, как молоко, растекается по широкой долине, редеет.