Тропою испытаний. Смерть меня подождет

— Снимай сапог, надо перемотать портянку. А вообще, Нина, всё идёт как по писаному: следующая неприятность куда хуже — ноги откажутся идти.

— И всё-таки я пойду! — перебивает она меня.

— Пойдёшь. Теперь поздно раскаиваться.

— Вот уж и не собираюсь. Дойду без жалоб.

— Буду рад услышать эти же слова и на последнем подъёме.

Караван трогается. Шаги оленей глохнут в мягкой моховой подстилке, и кажется, будто мы не идём, а плывём по этому необычному зелёному океану тайги. На ходу Нина жуёт лепёшку. Вряд ли она вспомнит сейчас что-либо вкуснее и слаще этого чёрствого куска.

В лесу чаще появляются просветы. В них видны скалы. Точно призраки, поднимаются они над вершинами деревьев, врезаясь остриями в небо.

На едва заметной тропе попадаются внушительные вмятины косолапого и совершенно крошечные отпечатки копытец кабарги. В одном месте мы увидели лопатообразный рог с изгрызенными концами. Его уронил сохатый в прошлую зиму, и росомахи оттачивали на нём свои хищные зубы. Всё это я поясняю Нине, иначе у неё не сложится полного впечатления о тайге.

Лес кончается. Стало светло, словно двери распахнулись. Воздух заткан паутиной. Дальше путь преграждает старая гарь, широким поясом перехватившая ущелье. Обугленные деревья скрестились на земле в уродливых позах, точно смерть их застала в страшной схватке. На всём лежит печать катастрофы.

Тропа ныряет в завал, петляет, забирается под навесы, извивается между стволами, как удав в предсмертных муках. И хотя наши люди, прежде чем попасть с инструментами на вершину хребта, много поработали тут топорами, проход остаётся узким, сучья рвут вьюки, ловят одежду.

Проклятая мошка! Теперь она переключилась на меня. Отчаянно хлещу себя ветками. Лицо, руки горят, как от ожога.

Олени выбились из сил. На первом ягельном пригорке, среди зелёных стлаников — привал. Ветерок отпугивает гнус, и к нам снова возвращается способность любоваться красотами живой природы.

Нина опечалена — из гари она вынесла от брюк одни лоскуты. Дальше ей придётся идти в моём плаще.

Я набрасываю на ягель потник, кладу в изголовье мягкий вьюк, и Нина падает пластом, не забыв в последнюю минуту подставить лицо горячему солнцу.

Разлился по горам солнечный день. Потемнели скалы. Взвился к небесам дымок костра. Нина спит как убитая. На загорелом распухшем лице озабоченность. Обед готов, но жалко будить, а время не ждёт. Я немилосердно тормошу её. Не помогает.

— Ты не хочешь дальше идти? — спрашиваю я.

Никакого впечатления. Я снова трясу её, но уже изо всех сил.

— Мы уходим. Догоняй! — говорю громко.

Раскрываются узкие глазные щёлочки, и оттуда смотрят сонные глаза.

— Не уходите, ещё капельку, — вымаливает она, а сама поворачивается на бок, снова засыпает.

Я теряю терпение. Хватаю её, подношу к «столу», усаживаю, и тут она просыпается.

Быстро расправляемся с едою. Вьючим отдохнувших животных. Сразу берём очень крутую россыпь. У первой скалы поправляем вьюки. Улукиткан высматривает проход, нацеливается идти извилистой щелью, заваленной угловатыми обломками. Я отстёгиваю от связки четырёх оленей, веду его следом.

Бедная Нина, каких мучений ей стоит первое знакомство с нашей жизнью, с тайгою и горами. Вряд ли она ещё когда-нибудь рискнёт отправиться в поход с геодезистами.

Упорство побеждает, мы на отроге. Мрачное ущелье скрывают от нас нависающие над ним скалы. Нина отстала. Олени на первой террасе падают без сил. Мы с Улукитканом на пределе изнеможения. Но какая радость — близко видна пирамида, установленная на остроконечном шпиле. Это здорово подбадривает нас. Бойка чёрным комочком несётся к вершине, спешит дать знать о нас, а я тороплюсь вернуться к Нине.

Нахожу её далеко внизу. Она стоит, прислонившись спиною к скале, отяжелевшая голова упала на плечо. В одной руке накомарник, в нём душно подниматься. У ног лежит брошенный посох. На меня смотрят усталые глаза, в них отпечаталось выражение безразличия.

— Пошли, Нина, наверху отдохнёшь!

— Ещё далеко?

— Нет, собери все силы. — И я встряхиваю её, даю в руки посох. — Пошли!

— Ноги, мои бедные ноги, они не идут, — голос её дрожит.

Я расстёгиваю пояс, пропуская конец через пряжку.

— Бери петлю в руки, крепко держись.

Я перекидываю через плечо ремень, Нина отрывается от скалы, трудно шагает моим следом. Теперь ей мешают полы плаща, посох кажется свинцовой тяжестью, а непослушные волосы нависают на глаза, и она не может, как раньше, рывком головы, отбросить их назад. Но я упорно тащу её, не оглядываясь, и мысленно кричу на себя: «Чего спотыкаешься, чёрт побери!»

— Теперь-то ты уж будешь знать, что такое геодезия.

— А у вас ноги не болят?

— Я не обращаю на них внимания.

— Да?… Этого мне, видно, никогда не достичь. Как жалок человек — он даже не имеет запасных ног, всю жизнь на одних, — говорит она серьёзно.

Через каждые десять метров отдых. И так до самого верха, медленно, долго. Меня окончательно поражает её упорство.