Тропою испытаний. Смерть меня подождет

— Нет, нет, не верю! — истерично кричит Нина. — Почему он не вернулся после грозы, чтобы принять сигнал? — Она хватает нас за руки, тащит к лодке, но вдруг останавливается. У неё дрожит подбородок, глаза мутнеют, косынка сползает на шею. — Если вам дорог он, — говорит она, пересиливая себя, — вы не должны задерживаться, не надо спать, есть, откажитесь от всего, пока не увидим Трофима. Умоляю, давайте скорее плыть, или я уйду сама…

— Успокойся, Нина, мы ни минуты не задержимся, тем более, что остаётся недалеко от сворота.

Мотор работает на полную мощь. Ещё преодолеваем опасный перекат, отнявший у нас много времени. Тут уж поработал моторист!

Последнее небольшое усилие, и мы попадаем на широкую водную гладь. Костя успокаивается, долго и пристально смотрит мне в глаза. Я улыбаюсь. Он говорит, кивая на отставший рёв бурунов:

— Тут нам была бы хана, если бы…

— Если бы что?

— Если бы я во время не вспомнил про ваш кулак.

Мы прибиваемся к берегу, выливаем из лодки воду.

— Михаил Михайлович, дайте закурить, — просит Костя, придавая лицу неправдоподобное выражение спокойствия.

— Ты же не куришь!

— Может, не так страшно будет.

Ущелье тонет в чёрном бархате ночи. И вдруг свет включённой фары стегнул бичом по реке, выхватил из темноты утёсы. Ночью опасность более ощутима.

За утёсами кривун и впереди, в самой глубине ущелья, видим огонёк, пронизавший мрак ночи.

— Наши! — обрадованно кричит Михаил Михаилович.

Да, это наши. Тут, видимо, и поворот на пункт Сага. Неужели здесь нет Трофима? Боже, что тогда будет с Ниной! Но не нужно отчаиваться. Я верю, огонёк рассеет нашу тревогу.

Свет фары сквозь темноту нащупывает край густого ельника, высунувшегося из боковой лощины, галечный берег с ершистым наносником. Ещё через минуту видим палатки, плот на воде, и у огня сбившихся в кучу людей. Вот удивлены они появлением в этих глухих кривунах Маи моторки, да ещё ночью!

Лодка вкось пересекает реку. Расстояние до лагеря быстро сокращается. Фара обливает ярким светом людей, прошивает ельник. Узнаю Фильку, Пресникова, Бурмакина, Деморчука, двух проводников. Глаза упрямо ищут Трофима. Почему он не бежит навстречу, как это было всегда? Кажется, у меня не сердце бьётся в груди, а дятел долбит по больному месту.

Нас узнают, улыбаются, на лицах людей обычное спокойствие, — ни тени тревоги.

Глохнет мотор, лодка с разбегу вспахивает носом береговую гальку.

Путь окончен.

— Где Трофим? — спрашиваю я Фильку.

— На пункте, — отвечает тот.

У меня из рук валится шест. Нина всхлипывает. Лица людей вдруг становятся суровыми. Кто-то шевелит ногой гальку. В наступившей тишине мерным прибоем стучат о долблёнку набегающие волны реки.

Ребята помогают Нине сойти на берег. Вспыхивает подновлённый костёр. Я задерживаю Фильку у лодки.

— Ты почему здесь?

— Вчера вечером меня отправил сюда Трофим. Иди, говорит, Филька, в лагерь и следите — как появится на гольце дым или гелиотроп засветит, ведите оленей, сниматься будем с пункта. Приказал, чтобы до его прихода плот был готов. А что случилось?

— На пункте палатка сгорела, и Трофима там нет с ночи. Куда он мог уйти?

— Не должен уйти, нет, нет! — убеждает меня Филька. — Разве под голец спустился, там балаган каюров, и заболел…

— Да, это может быть.

В лагере тишина, точно в нём ни единой души. Я подхожу к костру. Ослепительный свет вынуждает меня зажмуриться. После небольшой паузы я говорю:

— У Трофима что-то случилось. Он не принял наш сигнал об окончании работы, и фонарь остался непотушенным. Сегодня к пункту летал самолёт, на гольце никого не оказалось, палатка сгорела. Мы рассчитывали застать Трофима здесь…

Становится совсем тихо. Потом кто-то загремел чайником, кто-то бросил в огонь сухие поленья, и к небу поднялся рыжим языком огонь.

— Не будем гадать, надо идти, — говорит Пресников. — Всяко может случиться: и ногу недолго вывихнуть, и простыть — небольшая хитрость.

— Да, да, надо идти, — зашумели все.

— Ты, Филька, знаешь тропу? — спрашиваю я.

— Не раз топтал её.

— Поведёшь меня с Михаилом Михайловичем сейчас. А ты, Пресников, с остальными утром пораньше соберёте оленей, возьмёте продовольствие, палатки, постели — и следом за нами. Понятно?

— Повторять не надо.

— Я не останусь здесь, я пойду с вами, — говорит простуженным голосом Нина.

— Хорошо, только не волнуйся и не мучь себя догадками. Трофим в балагане, и мы к утру будем у него.

Мы ужинаем.

— Нина, ешь, нельзя голодать, иначе останешься здесь, — угрожаю я.

А сам чувствую, как тепло костра, разливаясь по телу, отбирает последние силы. Устали мы. Болят спина, плечи, ноги. Убийственно хочется уснуть, безразлично где: на острых рёбрах камней, на мокрой земле или сидя.

— Филька, собирайся, да попроворнее. Положи в рюкзак бинты и йод.

Нина сидит у огня сгорбленным комочком, в тяжёлом забытьи. Какие страшные думы гнездятся в её голове! Как жаль мне тебя, Нина!… И всё-таки я верю, ты ещё будешь счастлива с Трофимом.

Мы уходим сквозь ельник в тёмную ночь. Впереди Филька. Справа, в глубокой промоине, мечется ручей. Вверху, в бездонье, мерцают звёзды. Ничего не видно.