Тропою испытаний. Смерть меня подождет

Преодолеваем крутой пригорок. За ним, под каменистым склоном, продолговатая поляна, окружённая стланиковой чащей. В углу стоит заброшенный балаган с давнишним огнищем. Никого в нём нет, никто не приходил. Меркнет последняя надежда…

Я никогда не видел на человеческом лице столько скорби и безнадёжности, как у Нины в момент, когда она подходила к пустому балагану. Теперь она убеждена, что стряслось самое ужасное. Её охватывает страх. Она не слышит нас, не верит своим глазам, опускается на четвереньки, лезет под балаган и руками сумасшедшей ощупывает подстилку, дальние углы… Потом вдруг роняет голову, прижимается лбом к земле, долго втихомолку плачет…

Никто не пытается поднять её…

Я не могу ждать. Сбрасываю рюкзак, передаю его Михаилу Михайловичу, зову Бойку, и мы с нею отправляемся вперёд, на вершину. Мои спутники остаются с Ниной, они пойдут следом.

Надо торопиться, забыть, что болят спина и ноги. Торопиться, даже если убеждён, что уже непоправимо опоздал.

Тропка круто берёт в гору, цепляется за карнизы. На ней никаких свежих следов. Порывы ветра лохматят стланики. Небо хмурое, вызывающее. Есть ли ещё на земле мрачнее и беднее природа, есть ли более тягостное молчание, чем то, что сгустилось сейчас над Сагой?

Иду с трудом. Задыхаюсь. Не чувствую ног. Но идти надо, может быть, Трофим ждёт нас. Великие духи, помогите выйти на вершину, не дайте упасть!

Вдруг впереди и где-то далеко правее жалобно завыла Бойка, и я внезапно весь наполняюсь жгучей болью. Ноги как-то сами по себе, без моего вмешательства, выносят меня на бровку. Вижу, справа, откуда всё ещё доносится безнадёжный вой собаки, летит ворон. Не заметив меня, он усаживается на вершину лиственницы, важный, довольный. Его чёрный, резкий силуэт на фоне багровой тучи, в ветреный день, поистине зловещ. Я вскидываю карабин, подвожу под ворона мушку, руки никогда не были такими уверенными и твёрдыми.

Пуля сбрасывает птицу на землю. Грохот выстрела не успевает смолкнуть, как слышится приглушённый стон оттуда, где только что выла собака. Бегу на звук сколько есть сил. В голове одна мысль — успеть бы!

Перебегаю лощину, ещё один гребень. Нигде никого. Бегу дальше косогором.

Что-то краснеет на примятом ягеле. Кровь!.. Останавливаюсь, перевожу дух, пригибаюсь, рассматриваю. Вот содран лишайник, изломаны низкорослые рододендроны, вывернуты камни — кто-то трудно полз, оставляя на земле кровавые следы. Вижу внизу Бойку. Скатываюсь к ней. Собака подводит меня к рослому стланику, останавливается, поворачивает ко мне умную морду, пропускает вперёд!

За кустом глаза ловят живой бугорок, прикрытый старенькой одежонкой. Узнаю истоптанные сапоги, клок волос на голове, овал спины и широкую кисть правой руки, схватившуюся за ольховник.

— Трофим! — кричу я, бросаясь к нему.

Бугорок шевелится, медленно поднимается голова, на изувеченном страданиями лице ни рябинок, ни старого шрама, всё залито сплошной чернотою. И глаз нет, на меня смотрят белые, мёртвые шары

— Кто тут? — слабо доносится из открытого рта.

— Это я. Что случилось с тобой? Молчание.

— Ты слышишь меня, Трофим?

— Ударила гроза, там… — и он силится поднять непослушную руку, показать скрытую теперь для него в вечной темноте вершину.

Я не знаю, что мне делать. Призываю на помощь всё своё мужество, весь запас спокойствия. Трижды стреляю в воздух из карабина, даю знать своим, чтобы они торопились. Затем снимаю с себя телогрейку, хочу подложить под больного. Ощупываю его ноги и не верю себе — они холодные. Потрясающе отчётливо и ясно понимаю — прикасаюсь к омертвевшему телу. В эту минуту, равную вечности, душа переполняется великим горем и бессилием. Меня охватывает страх: я ничем не могу помочь.

— Нина, где Нина? — слышу тот же далёкий голос.

— Она идёт, сейчас будет здесь.

— Я жду её. — И на его лбу появляется скупой, как роса в засуху, пот.

С трудом поворачиваю всего его на спину. Рубашка и брюки спереди разлезлись, обнажив чёрное, как и лицо, тело, обгоревшее и сильно потрескавшееся. Грудь разодрана, вся в кровавых следах от острых камней. Не знаю, что предпринять. Не могу нащупать пульс через корку обгоревшей кожи… Куда он, слепой, полз по этому крутому гребню, заваленному угловатыми камнями, без тропы, истекающий кровью?! Что в думах у него? Или только одно желание — ещё раз в этой беспокойной жизни встретиться с Ниной. Какая сила отстраняет от него смерть?!

— Трофим, потерпи, мы спасём тебя, ты ещё будешь жить! — я повторяю эти слова, хочу, чтобы он понял.

Он лежит спокойно, без движения. Мне жутко. Я вдруг сознаю, что от меня уходит самое дорогое, давно ставшее неотъемлемой частью моего существования…

Со мною нет бинта. Расстёгиваю на шее Трофима воротник, смахиваю ладонью с холодного лба пот, расчёсываю пятернёю разлохмаченные длинные волосы на голове. Его глаза совсем не замечают движения рук над ними, продолжают смотреть в небо. Лёгкая желтизна заливает левую щеку, обращённую ко мне. Я приподнимаю его голову. Нет, не умер. Невероятным усилием он продолжает жить.

— Пить… пить… — шепчут иссохшие губы больного.