Тропою тайн

Скайлер уже сделала все возможное, но так и не сумела собрать двадцать тысяч долларов — гонорар адвокату. Без разрешения матери она не имела права снимать деньги со своего счета. Даже бабушкин дом должен был перейти в полную собственность Скайлер только после того, как ей исполнится двадцать пять лет.

После всех испытаний, которым она подвергла родителей, ей было стыдно обращаться к ним за помощью. Но с другой стороны, о чем она просила? Только о том, что рано или поздно будет принадлежать ей. Ради нее родителям не придется влезать в долги.

Боль пронзила низ ее живота, разрослась почти до судороги, похожей на схватки. Скайлер вспомнились теплое, влажное тельце, прижатое к ее животу, маленькая темноволосая головка у ее груди.

Она вцепилась в руль. «Господи, как я допустила такое? Как могла отдать ее?»

Скайлер было жаль Элли. Та ни в чем не виновата и заслуживала права быть матерью больше, чем кто-либо другой. Но несмотря на то что мольбы Элли заставляли Скайлер часто просыпаться по ночам и подолгу ворочаться без сна, никакое сострадание не помешало бы ей и дальше делать все, чтобы вернуть себе ребенка.

И как ни странно, лучше всего понимала ее чувства именно Элли.

«Убеждена, все это слишком хорошо известно ей. В том-то и дело. Неужели она не пойдет на все, чтобы преградить мне путь? И это после всего, что она сама пережила?»

— Пусть поступает как угодно — у нее все равно ничего не выйдет, — сказала Скайлер вслух.

Конечно, Элли будет отбиваться. Дело примет скверный оборот. Процесс затянется на долгие месяцы. А тем временем Элли увидит, как у Элизы прорежется первый зубик, как она встанет на ножки. Не Скайлер, а Элли будет фотографировать девочку, вклеивать снимки в альбом и гордо демонстрировать их подругам.

Скайлер знала, что ей придется действовать быстро и решительно, пока Элиза не успела привязаться к Элли.

До вчерашнего дня Скайлер и в голову не приходило, что мать откажет ей в помощи. Но сегодня, когда она позвонила и спросила, можно ли заехать, Кейт сразу заподозрила неладное. С каких это пор Скайлер стала просить разрешения навестить родителей, тем более в воскресенье?

— О, дорогая, конечно! — воскликнула Кейт. — Ты так давно не бывала у нас! Мы с папой извелись от беспокойства. — Голос Кейт звучал встревоженно, но она не упрекала Скайлер за длительное молчание. А потом Кейт вдруг спросила: — В чем дело, Скай? Скажи, что стряслось?

Борясь со слезами, Скайлер глубоко вздохнула и призналась:

— Мама, я совершила ошибку, отдав Элизу. Теперь я пытаюсь вернуть ее. — Последовала долгая пауза, во время которой слышалось только прерывистое дыхание Кейт. — Мама, ты слышала меня?

— Да. — Но реакция Кейт оказалась совсем не такой, какой ожидала Скайлер. Мамин голос звучал странно, в нем не слышалось и намека на радость.

И вот теперь, направляясь к родительскому дому, Скайлер испытывала разочарование. Чем оно вызвано — неодобрением в голосе матери? Значит, мама недовольна тем, что она, Скайлер, приняла серьезное решение, заставила всю семью пройти сквозь адское пламя, а теперь вдруг взяла и передумала?

На мать это было не похоже, она редко осуждала людей. Но, поднимаясь по склону холма, Скайлер не могла избавиться от тревоги и удивления.

Разве не мать с самого начала умоляла ее не отдавать ребенка? Мало того, мать была рядом с ней в больничной палате, когда родилась Элиза… по щекам Кейт текли слезы, и это были не слезы радости.

«С ней что-то произошло, но она не объяснила мне, что именно. Может, у нее нелады с папой?» Скайлер знала, что даже самые счастливые семьи распадаются, когда возникают проблемы с деньгами. Возможно, положение отцовской компании хуже, чем ей представлялось…

Вид старой каменной конюшни за живой изгородью немного успокоил ее.

Скайлер помнила своего первого пони, помнила, как материнские руки крепко обхватили ее за талию и подсадили в седло. Перед ее мысленным взором появилось лицо матери, ее улыбка, ласковая и ободряющая.

«Она ни за что не подведет меня», — твердила себе Скайлер.

Она въехала на вершину холма, и впереди появился дом — белый, искрящийся под солнцем, с гнездами ласточек под карнизами. Повсюду раскинулись цветочные клумбы, где росли тюльпаны и гиацинты, окруженные стелющимся алиссумом и турецкой гвоздикой. А лиловые клематисы свисали из бронзовых ваз восемнадцатого века — маминой большой находки, которой она так радовалась, — стоящих по обе стороны мощенной плитами дорожки, ведущей к парадной двери.

Остановив машину и выйдя из нее, Скайлер попыталась увидеть родной дом глазами человека, очутившегося здесь впервые, не привыкшего к роскоши, слегка оробевшего от столь явного богатства. Впрочем, она не могла представить себе Тони оробевшим и смущенным. Пожалуй, его охватил бы благоговейный трепет. Так почувствовал бы себя любой самоуверенный человек, если бы его оттеснили на обочину.

Разумеется, симпатии и антипатии Тони не заботили бы Скайлер, если бы он не был отцом ее ребенка… а она не была безнадежно влюблена в него.