Тропою волка

Поговорив, они разъехались по своим подразделениям. Кмитич, впрочем, не стал рассказывать о причинах, что подтолкнули его примкнуть к Сапеге и Чарнецкому. Да, в первую очередь Кмитич желал присоединиться к силе, что собиралась выбросить захватчиков вон из родной земли, но к тому же… после безрассудного штурма Борисова, едва вылечившись, Кмитич решил покинуть на время отряд, чтобы и впредь не натворить глупостей из-за Елены и своей неразделенной любви. Елена, конечно же, жалела Кмитича, ругала его за авантюру, едва не стоившую жизни ему и бурмистру Борисова, но в их отношениях все равно ничего не сдвинулось с той мертвой точки, на которую Елена эти отношения поставила сама. «Забыть мне ее надо. Ведь у меня жена есть!» — думал Кмитич и по первому же зову собрал охотников для воссоединения с Сапегой, Пацем и Чарнецким.

Теперь Речь Посполитая располагала более чем 12 ООО солдат, тогда как в передовых полках Хованского насчитывалось немногим более 9000.17 июня, оставив для продолжения осады несгибаемых Ляховичей до полутора тысяч новгородских драгун и солдат, Хованский с 4500 кавалерии и 4000 пехоты выступил навстречу польско-литвинским войскам. Сапега, Чарнецкий с Михалом Пацем были уже наготове. Они проводили смотр обновленных войск.

Глава 29 Первые победы

Литвинский июнь 1660 года обещал поквитаться с июнем 1654 года за кровь и поражения. Ярко светило солнце, надрывно, скрипуче завывала колесная лира, ручку которой крутил Кмитич, сидя в седле. Гулко бил барабан, отстукивая такт, а сам оршанский князь, возглавляя колонну своих кавалеристов, проезжающих мимо Великого гетмана, Степана Чарнецкого и Михала Паца, гордо восседающих на конях, громко пел старинную рыцарскую песню «Вітаўт, слаўны княжа наш». Остальные всадники дружными голосами подхватывали припев, после каждых двух строк куплета стройно подпевая:

— В im аут, слауны княжа наш!
Едзе Вітаўт па вуліцы,
Нясуцъ за ім дзве шабліцы…
Злата гиабля для спадара,
Друга гиабля на татара…
Стануу В im аут прад каъиовым,
Бліснууў сонцы гиабляй новай…
Стукнуў, грукнуу у падковы.
Гэй, шыхтуйся пан каъиовы!..
Гэй, шытуйся збройна, жвава,
Йдзе бітвы слаўна справа…
Гукнуў кош ды з самапалаў
3 сямі пятых ад запалаў…
Крыкнуў: «Слава, слаўны княжа».
Ворагў полі косцю ляжа…

От громкого хора мужественных голосов бежали мурашки по спинам всех, кто наблюдал за торжественным шествием всадников Кмитича, сверкающих латами на ярком летнем солнце.

«Хороший настрой к хорошей битве», — улыбаясь, думал Кмитич, наблюдая, как светятся лица его людей. Глаза всадников горели, на губах играли улыбки. «Те ли лица были в пятьдесят четвертом году!» — думал оршанский полковник, вспоминая такой трагичный первый год войны, когда литвины безнадежно отступали под непреодолимым потоком вражеского войска, затопившего всю страну — от Рославля до Гродно, от Гомеля до Вильны. Кмитич, конечно же, не мог не откликнуться на призыв Михала вступить в армию Сапеги и совместно громить Хованского. Бросать отряд, уводя из него двести человек, тоже было жалко, но Кмитич понимал, что так будет лучше для общего дела. Для него и для Елены.

Отношения с Еленой разрывали душу Кмитича — он любил ее, каждый день видел, каждый раз горел желанием обнять, поцеловать ее… И самое горькое для Кмитича: Елена также любила его, это он знал, но ей как-то удавалось прятать свои чувства так же глубоко, как люди зарывают драгоценные клады в землю. Как часто Кмитич говорил себе: «У тебя есть любимая жена». И он в самом деле скучал по Алесе, но… Елена была реальная, тут, рядом с ним, и одновременно такая недосягаемая… Поэтому оршанский князь вздохнул с некоторым облегчением, когда покинул лагерь и понял, что некоторое время (а может, и никогда?) не увидит Елены, ее удивительных голубых глаз, грустной, слегка насмешливой улыбки…

Сапега, Чарнецкий и Пац сидели на конях, принимая парад. «Молодец все же Кмитич, — думал, улыбаясь, Чарнецкий, глядя на поющий строй, — на все руки мастер наш полковник!» Русский воевода с улыбкой взирал на отросшую за время партизанства бороду Кмитича, считая появление этого «лесного волка» в своих рядах добрым знаком. «С таким удальцом-молодцом победим!» — говорил сам себе Чарнецкий.

Рядом с Чарнецким угрюмо восседали худой, седой как лунь гетман с длинными усами, в пурпурном кунтуше и плоской магерке из соболиного меха с пером, приколотым золотой брошью, и упитанный, темноволосый Пац с маленькими черными усишками, слегка напоминающий издалека шведского короля Карла Густава в своей широкополой шляпе.