Тропою волка

— Даруй победу московскому во-о-ойску! — блеял голос дьякона.

«Тьфу ты! — плюнул в сердцах Кмитич. — И тут московское войско! Чтоб ему лихо было!»

Люди крестились через левое плечо, как католики и протестанты.

И неудивительно: здесь были не столько православные, сколько лютеране, кальвинисты и немного католиков, ибо церковь была одна на весь опустевший город, а церкви других конфессий царь открывать строго запретил. Католики и протестанты, в отличие от православных московской веры, могли молиться в любом христианском храме за неимением своего.

Эхо молитвы отзывалось под темным куполом, пламя свечей отражалось тусклыми бликами в иконостасах. Самуэль в полуобмороке от усталости, запаха ладана, воска и несвежих одежд, шатаясь, пошел вперед, с трудом обходя прихожан. Он протиснулся вперед, предвкушая, как батюшка поднесет к его пересохшим губам ложку теплого красного вина. Кмитич встал на колено под руку батюшки. Поп внимательно посмотрел на Кмитича, спросил:

— А как же звать-то тебя, человек хороший?

Говорил поп с окающим акцентом, уже хорошо знакомым Кмитичу по пленным московитам нерусского происхождения — вепсам, москам, мордвинам…

Не видя ничего плохого в своем имени, Кмитич представился:

— Самуэль.

Брови батюшки резко сдвинулись.

— Да ты, милый человек, некрещенный! Не православное-то имя!

В глазах Кмитича потемнело. Нет, не от слабости. Напротив. Непонятная черная сила фонтаном пошла в его руки, грудь, голову.

— Ах ты сволочь! Пришел на мою землю и учишь меня!

Кмитич поднялся, выхватил кинжал и занес над священником. Молодые женщины в ужасе завизжали. Кто-то громко крикнул: «Партизаны! Багров вернулся!» Люди бросились к выходу. Какая-то женщина крикнула:

— Не греши, родненький! Не в храме только!

Другая, пожилая женщина бросилась в ноги Кмитичу и обхватила руками его колени, умоляя не убивать священника, но полковник не обращал на нее никакого внимания.

Батюшка с испуганным видом попятился, упал, выставив вперед руку, загораживаясь от удара, который последовал бы, если бы не женщина, не дававшая Кмитичу сделать шаг к отпрянувшему священнику.

— Не надо, не греши! — жалобно выдавил поп. Дьякон куда-то исчез. В церкве уже вообще никого не было — только Кмитич с занесенным кинжалом, женщина, обхватившая ноги Кмитича, да батюшка, отползающий от блестящего в полумраке лезвия кинжала грозного литвина.

— Пощади мя! Не бери грех на душу!

Гнев и ярость клокотали в груди, Кмитич жаждал крови этого пришельца с земли языческих москов, мери или вепсов. Как он может называть его, оршанского, менского и гродненского князя, некрещенным?! Что за дерзость?!

— Молись! Молись в последний раз! — взревел Кмитич, прицеливаясь, как бы быстрее заколоть священника, чтобы убить наверняка, одним ударом. Златотканая хламида и выставленная рука мешали Кмитичу.

— Прости мя, грешного. Тоже грешен! Прости! Ведь я и не московец сам! Я из мари!

— Сынок, не бери грех на душу! Храм ведь! — причитала женщина, оттягивая за ноги Кмитича от попа.

Однако Кмитич уже обуздал свою злость, чувствовал, что черная сила, захлестнувшая его, постепенно отступает, но еще не отступила до конца. «Нет, не так, нельзя так», — стучало у него в голове. «Чем тогда я буду лучше них? Ничем! Нельзя! Но разве можно оставить этого захватчика в рясе священника безнаказанным? Убей же его, Кмитич!» Словно два человека спорили в одном. Один темный, другой светлый. Кмитич чувствовал, как где-то глубоко внутри его разрывает между этими двумя Кми-тичами. Он, кажется, даже слышал треск разрываемой ткани.

— Не бери грех на душу, сын мой, — поп уже видел, что перед ним стоит не старец, но человек достаточно молодой, — я же сам подневольный. Я из народа луговой мари, или черемисы по-русски. Наш народ был жестоко завоеван московским царем. Иван IV особенно лютовал в наших краях. Три раза наш народ поднимался на войну. Не поверишь, но аккурат прямо сейчас черемиса тайно и печально отмечает сто лет разгрома первого восстания Мамич Бердея. Хотел он свободы для луговой и горной черемисы. Но горная черемиса его выдала царю. Через тридцать лет после Мамич Бердея была жестоко подавлена последняя, третья попытка освободиться от гнета царского.

— Ты мне это рассказываешь?! — Кмитич все еще сверлил попа яростным взглядом. — Значит, твой народ трижды восставал против царя, а ты… служишь ему! Так еще меня учишь!

Топчешь мою землю, ешь мой хлеб, отбираешь мои дома и говоришь, как мне молиться, где креститься?!

Поп все еще сидел на полу:

— С волками жить, по-волчьи выть, сын мой. Прости! Не от хорошей жизни я стал таким. Был сиротой, ну точно как наш патриарх Никон, что из мордвы родом.

— Так почему ты забыл, кто ты? Почему ведешь себя так же, как вели себя захватчики московские в вашей черемисской земле? Ты же предаешь своих предков! Они боролись, а ты помогаешь деспоту другие народы покорять!