Тропою волка

Нечто подобное рассказывал двумя годами позже другой пан, не упоминая, правда, был ли ребенок на руках у призрака или нет. Он говорил просто про призрак женщины. Но досужие языки вновь раздули слух: «Призрак указывает место в стене, чтобы достали и похоронили по-христиански останки несчастной жертвы». Алеся не обращала внимания на все эти сплетни, хотя они здорово злили ее. «У человека горе, а некоторые сказки из этого плетут! Подавай им собственного Жиль де Рэ[25]», — возмущенно говорила Биллевич, едва услышав подобные разговоры. Но сейчас она думала про все это совершенно по-другому. Вспоминая поведение Сапеги с ней за последние три-четыре года, заканчивая сегодняшним сватовством, находила все сплетни не такими уж и досужими.

Вспомнила Алеся и бал, где познакомилась с паном Тележниковым, и как он, уводя ее на кадриль, полушутя сказал: «Я вас похитил и спас от этого хитреца», говоря именно о Сапеге…

«Получается, Сапега одержим женщинами? И всем это было известно, включая Тележникова? Сапега жен вроде как коллекционирует, выбрасывает старых и надоевших, меняя их на новых, и уже давно меня приметил? — рассуждала Биллевич. — Получается, Самуль просто соперник для него! Соперник, от которого Павел Сапега был бы рад избавиться всеми способами! Сапеге теперь невыгодно, если Кмитич окажется живым, а мой Самуль жив, это наверняка! Как же ему сообщить, чтобы больше московитов остерегался Сапеги? Ибо удар в спину всегда опасней и неожиданней. Самуль! Где ты? Отзовись, любимый!»

Глава 21 ЯНКА ПОЛЕВНИЧИЙ

Очнулся Кмитич на каком-то теплом влажном деревянном столе, по пояс голый, с крепко связанными руками и ногами, в полутемной, слабо освещенной комнате с бревенчатыми стенами. Его звал голос Алеси. «Самуль! Самуль! Отзовись!» Но вокруг стояла вязкая тишина, и не было ни души. Пахло как в лазне, березовыми вениками, паром, мокрым деревом и чем-то еще, тяжелым. Не сразу, но сообразил — кровь. Капли крови темнели на столе прямо около лица. «Лисовский, — мелькнула догадка, — пытали. Сейчас продолжат. Но я и стона назло им не издам. Пусть побесятся от злобы, суки!» Он попробовал поднять голову. Рана на спине жгла еще сильней, чем раньше. Тупая боль ощущалась и в левой ноге.

— Оклемался? — услышал Кмитич густой басок, но говорящего не видел.

— Что вам надо? — процедил князь.

— Ну и добре, что оклемался, — продолжал басить голос, не обращая внимания на вопрос Кмитича.

Из тьмы выплыл человек с густой длинной шевелюрой и буйной бородой цвета дубовой коры. Он начал развязывать Кмитичу руки, бормоча себе под нос:

— Пробачь, пан, вось тут пришлось малек тебя связать, чтобы не брыкался во сне.

Руки были освобождены, и Кмитич сел, потирая запястья, тут же скривился от боли, но сразу определил: рана на спине плотно забинтована. Забинтованы были и икра левой ноги, плечо.

— Вось, можешь забрать, — бородатый положил перед Кмитичем на заляпанный кровью стол две оловянные пули.

— Пули?

— Из тебя вытащил, а связал, чтобы не брыкался. Я тебе доброго отвара сонного влил.

Кмитич сидел на деревянном столе, мало что понимая, и оглядывался, пытаясь вспомнить события, произошедшие накануне. В комнате горел очаг, слабо освещая помещение словно небольшого сарая, а не жилой комнаты — на стене висели разнообразные столярные инструменты, стояли бочки, заваленные каким-то хламом, доски, пилы, длинные, как в лазне, полки, маленький очаг и черный чан на огне.

— Ты кто? — спросил Кмитич, глядя на бородатого.

— Янка Полевничий. Называйте меня так, пан. Я лесником был у местного пана. Но вот уже два года, а то и более, как ни пана, ни службы… война одна кругом. И я один тут. Сам по себе. Охочусь, слежу за лесом, чтобы зубров не убивали. Мало их осталось, а народ расшалился. Что свои, что чужие — всех надо бояться, пан. Голодуха кругом. Последнего зверя в лесу могут сожрать.

— Так это я в твой капкан угодил? — вспомнил наконец Кмитич.

— Вот и ставлю капканы на людей шаловливых разных, а раньше на свиней диких ставил, — Янка Полевничий словно и не слышал вопроса, но продолжал свой собственный рассказ, — лосей в наших лесах много было, молодые посадки сосны все объедали, а свиньи дикие по осени вечно табунами ходили, съедая все подряд. Сейчас же зверь притих. Ушел, что ли. От войны, может, ушел или от людей, что стали стрелять зверя втрое чаще?..

Вначале Кмитичу показалось, что перед ним дед — лоб Янки имел глубокие морщины, словно его вырезали из той же коры дуба. Однако, приглядевшись, полковник понял, что Янка Полевничий не намного его старше. Просто весь какой-то дремучий. И, похоже, привык сам с собой разговаривать за неимением собеседников. На вопросы он отвечал через раз, чаще пропуская их мимо ушей, а говорил, словно с кашей во рту.

— Значит, ты достал пулю, что в меня всадили?

— Пулю? Так, пан, достал. Одну из спины, одну из ноги.

— И из ноги тоже? — немало удивился Кмитич, понимая, что даже не заметил, как был ранен в ногу.

— Забирай, пан, себе пули на память.

— И где же ты всему этому научился?