Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Так Пантя вернулся в ту ночь домой. На кровати ворочался долго и все время страдальчески стонал, по-видимому, не только от боли в шее.

Через продолжительное время, уже где-то на третьем году войны, он узнал, что Алекса в тот вечер, в сущности, спасла ему жизнь. Женщина как-то призналась своим самым надежным близким:

— Пожалела как молокососа и калеку, конем изуродованного. А то бы я сама могла у него ружье отнять. А возле мельницы такие хлопцы наши сидели!… Приходили за мукой.

Был уже зазимок, когда однажды ночью в хату к Богдану сильно и требовательно постучали. Первый услышал хозяин и по привычке нынешних времен сразу всунул ноги в сапоги, подошел к окну.

— Открывай сейчас же! — прошипел возле самого стекла угрожающий голос. Потом другой голос, тонкий и скрипучий, добавил:

— Свои мы, цорт возьми! Давай!

Богдан узнал голос Ромацки, накинул на плечи ватник и вышел в сени. Когда отпер дверь, мимо него, чуть не задев пузом, протиснулся круглый и ровный, как тополиная колода, начальник голубовской полиции. За ним — Роман Гнеденький и еще два полицая.

— Дрыхнешь, мать твою! — загремел с порога начальник полиции и осветил электрическим фонариком Пантину кровать и его самого, сонного и беспомощного после перепоя. — Бандиты рядом, а он спит!

Богдан услышал это и, не заходя в хату, изо всей силы кинулся огородами на Квасов двор; он вспомнил, что Антип обещал наведаться к матери, когда проводил его из леса. Подбежав к хате, старик застучал в окно так, что чуть не разбил стекло, и тревожно зашептал:

— Бегите! Быстрей бегите!

И в ту же минуту, шустро мотая в темноте белыми исподниками, поковылял назад. Около своего хлева немного отдышался и уже совсем медленно, припадая на правую ногу, пошел к крыльцу. В щели приоткрытой двери блестел свет; старик тихо ступил на крыльцо и остановился.

— Ты как местный и знаешь тут все углы, — слышен был басовитый, осипший от многолетних попоек голос начальника полиции, — пойдешь от огорода! Вы оба — с улицы и не спускать глаз со двора! Мы со старостой — в хату!

Увидев у порога Богдана, начальник окинул его подозрительным взглядом, строго спросил:

— А ты это где был, старая крыса?

— За хлевом, — спокойно ответил Богдан. — Можешь и ты туда сходить!.. А язык свой… это самое… прикусить бы тебе!..

— Ну, ты-и! — пригрозил начальник и замахнулся круглым, как ручная граната, фонарем. — Своему вон скажи!

Богдан и в самом деле глянул в эту минуту на сына. Пантя стоял в сенях в черной, туго подпоясанной шинельке и почти сливался с ночной темнотой, только лицо немного белело и шея казалась уже совсем свернутой набок.

— Взять живыми или мертвыми! — скомандовал начальник.

Пантя по-военному крутнулся вправо и с первой поступи так ковыльнул, что чуть не подвернул ногу.

…Богдан остался на крыльце. Ноги в коленях начали дрожать; он не чувствовал этого, как не чувствовал ни холода, ни страха. После первого выстрела содрогнулся, но в сени не зашел. Выбежала Бычиха, простоволосая, как ведьма, вконец перепуганная.

— Где это они? У кого?

Выстрелы прозвучали снова, так сильно, что в хате задрожали стекла.

— Что, не слышишь? — Богдан раздраженно оттолкнул ее рукой назад в сени. — Иди, а то еще!… Хоть такой и не мешало б…

— Это ж и наш там!… Боже мой, боже!.. — тихо запричитала она и спряталась в сенях за стеной.

Стреляли на Квасовом огороде, как раз там, куда побежал Пантя.

Богдан хоть с болью и страданием в сердце, но уже немного свыкся с тем, что Пантя носит полицейскую шапку и ружье, однако представить себе, что сын может стрелять в людей, и тем более в Квасов, почти своих ровесников и друзей детства, никак не мог. В то же время он знал, что у Антипа и Аркадя тоже есть оружие, и не абы какое.

«Может, это они и стреляют, — подумал старик. — Чтоб легче было убежать. Почему же они сразу не убежали? Неужели не услышали, не поняли сигнала тревоги?.. Заснули, наверно, крепко и сладко у матери в доме…»

Несколько выстрелов прозвучали уже немного дальше, потом будто возле Левоновой хаты что-то сильно громыхнуло, как бомба, даже вся деревня сотряслась. И вскоре снова начали стрелять близко, почти рядом, — Богдану казалось, что даже огоньки от выстрелов колючими искрами брызгали в глаза. Вдруг кто-то дико закричал и заругался всеми богами и матерями божьими. После этого на Квасовом дворе стало тихо.

Богдан постоял еще с минуту и постепенно стал ощущать, что ноги его выше сапог будто кто снегом осыпает: становится и холодно, и колко, и нестерпимая боль снизу начинает пронизывать все тело. Не слыша своих шагов, прошел в хату. В тепле еще сильнее защемило колени и ляжки, морозное покалывание и острая ломота перешли в спину, начало сильно стучать и шуметь в голове. Он сел на полати возле печи и стал чего-то ждать. И не знал чего, совсем не мог представить, что там происходит, так близко от его хаты. А может, и произошло уже, и скоро вся деревня узнает о чем-то тяжелом, жутком и страшном. И в этом наверняка же участвовал его сын… Может, даже и стрелял он. Могли стрелять и в него. Может, даже и ранили, а может, и убили…