Читаем Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном полностью

Мать все поняла… По ее знакам отец вскоре начал нетерпеливо шевелиться за столом. Его соседи заметили это и тоже стали поговаривать, что пора уже и честь знать: коли самые близкие родичи собираются уходить, то нечего засиживаться и им.

Дядька Ничипор пытался приостановить это движение гостей, уговаривал еще немного посидеть, но и в его голосе уже не слышалось прежней настойчивости. Мы втроем ушли первыми, а через некоторое время остались в хате, может, только два или три человека, которые не могли встать из-за стола, пока там еще хоть немного пахло горилкой.

<p><strong>6</strong></p>

Наутро мороз хоть и усилился немного, но его крепости еще не хватало на то, чтоб надежно стала река, хотя бы на мелководье, чтоб можно было, переехав ее, пробираться и на болота, где стояло несколько стогов гугелевского сена, некоторых раскулаченных из Голубовки, да там-сям по стожку, по два нынешних колхозников.

Было там несколько стожков и у Богдана, маленьких, сплющенных, чуть не вросших в подстожье. Летом он мокнул в болоте, кормил по ночам комаров и мошек, но накосил немного сена. Бычиха приезжала раза два помогать сгребать и сносить сено в копны возле подстожников. Эти стожки были далеко один от другого, так как с узкой полосы не соберешь столько сена, чтоб поставить стога чаще. В этом году трава была редкая и нерослая: когда высыхали на прокосах ряды, то они еле видны были из-под болотного мха.

Носить сено приходилось издалека, так как полоса была длинная, местами пересекалась небольшими бугорками, вечно трясинными промоинами. Носилки Богдан сделал тут же, на болоте, из срубленных кленовых ветвей.

Наложив на них охапку сена, сам брался за более толстые концы носилок, а Бычихе оставлял потоньше, с более длинным концом, чтоб ей хоть немного было легче: все ж таки женщина. Однако Бычиха не обращала внимания на эту доброту примака и, сколько носила сено, шлепала мокрыми лаптями по болоту, так все время ругалась, упрекала Богдана во всех жизненных трудностях и неполадках. А если проваливалась хоть одной ногой в трясину, то со злостью и отчаянием бросала носилки, и тогда на Богдана сыпались самые отборные и безжалостные проклятия:

— Чтоб ты подавился этим сеном вместе с голубовскими конями, для которых стараешься!.. Чтоб ты погряз в трясине и никогда не выкарабкался бы из нее!.. Не вытаскивала б я тебя, а еще глубже утоптала б, чем с таким хозяином жить!..

— Я же и для своего коня стараюсь, — терпеливо оправдывался Богдан. — Да и коровенка ж есть…

— И ту сдай в Голубовку!.. В колхоз… Все сдай! Была бы твоя воля, то и меня сдал бы!.. Но черта с два!..

Богдан упорно терпел, ибо знал, что без помощника, хоть даже такого, он не сможет один снести с валков сено и сложить его в стога.

Такая санная дорога, чтоб можно было свозить сено с болота, установилась через несколько дней, после крестин у Ничипора, а перед этим в Голубовке состоялось заседание правления объединенного колхоза, на котором было решено организовать первый массовый санный выезд колхозников на болота. Собрались правленцы снова в сельсовете, потому что такой, хотя бы немного подходящей для колхозной конторы хаты все еще не могли подобрать: дом попа уже давно был отдан под школу, а другого попа в округе не было. Могла бы подойти хата одного кулака в Голубовке, так бывший хозяин поджег ее перед раскулачиванием.

Богдан Хотяновский тоже пришел на это заседание как представитель от Арабиновки и сел в свой привычный угол возле двери, за столиком, где почтальон раскладывал сельсоветскую почту. Отсюда удобно было смотреть на всех, кто сидел за столами председателя или секретаря сельсовета, отсюда хорошо было слышно, как и о чем люди говорили, тут почти каждый раз с грустью и сожалением вспоминался тот незабываемый день, когда председатель сельсовета Клим Бегун сообщил о большом горе и скорби — смерти Ленина. Портрет этого очень близкого человека и теперь висел на том самом месте.

Заседание вел Бегун. Он еще пока оставался председателем сельсовета, но уже на своем первом общем собрании колхозники избрали его и председателем колхоза. Это предложение внес Игнат Маринич после того, как рассказал, какие большие задачи стоят перед голубовским колхозом, который уже теперь имеет свое отделение в Арабиновке, в Вишневке, Песчанке, Заглинке… А сколько еще будет отделений, когда бедняки и середняки полностью поймут преимущество колхозного строя? Особенно середняк! На этом вопросе секретарь райкома делал особый нажим.

На том же собрании Богдана Хотяновского избрали членом правления объединенного колхоза.

На том же собрании приняли в колхоз Ничипора Самошвейку и еще нескольких середняков из Голубовки. После долгих споров приняли и Романа Гнедого, учтя то, что его жена бедняцкого происхождения и является законной падчерицей члена правления Хотяновского.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Провинциал
Провинциал

Проза Владимира Кочетова интересна и поучительна тем, что запечатлела процесс становления сегодняшнего юношества. В ней — первые уроки столкновения с миром, с человеческой добротой и ранней самостоятельностью (рассказ «Надежда Степановна»), с любовью (рассказ «Лилии над головой»), сложностью и драматизмом жизни (повесть «Как у Дунюшки на три думушки…», рассказ «Ночная охота»). Главный герой повести «Провинциал» — 13-летний Ваня Темин, страстно влюбленный в Москву, переживает драматические события в семье и выходит из них морально окрепшим. В повести «Как у Дунюшки на три думушки…» (премия журнала «Юность» за 1974 год) Митя Косолапов, студент третьего курса филфака, во время фольклорной экспедиции на берегах Терека, защищая честь своих сокурсниц, сталкивается с пьяным хулиганом. Последующий поворот событий заставляет его многое переосмыслить в жизни.

Владимир Павлович Кочетов

Советская классическая проза
Плаха
Плаха

Самый верный путь к творческому бессмертию – это писать sub specie mortis – с точки зрения смерти, или, что в данном случае одно и то же, с точки зрения вечности. Именно с этой позиции пишет свою прозу Чингиз Айтматов, классик русской и киргизской литературы, лауреат самых престижных премий, хотя последнее обстоятельство в глазах читателя современного, сформировавшегося уже на руинах некогда великой империи, не является столь уж важным. Но несомненно важным оказалось другое: айтматовские притчи, в которых миф переплетен с реальностью, а национальные, исторические и культурные пласты перемешаны, – приобрели сегодня новое трагическое звучание, стали еще более пронзительными. Потому что пропасть, о которой предупреждал Айтматов несколько десятилетий назад, – теперь у нас под ногами. В том числе и об этом – роман Ч. Айтматова «Плаха» (1986).«Ослепительная волчица Акбара и ее волк Ташчайнар, редкостной чистоты души Бостон, достойный воспоминаний о героях древнегреческих трагедии, и его антипод Базарбай, мятущийся Авдий, принявший крестные муки, и жертвенный младенец Кенджеш, охотники за наркотическим травяным зельем и благословенные певцы… – все предстали взору писателя и нашему взору в атмосфере высоких температур подлинного чувства».А. Золотов

Чингиз Айтматов , Чингиз Торекулович Айтматов

Проза / Советская классическая проза
Жестокий век
Жестокий век

Библиотека проекта «История Российского Государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники мировой литературы, в которых отражена биография нашей страны, от самых ее истоков.Исторический роман «Жестокий век» – это красочное полотно жизни монголов в конце ХII – начале XIII века. Молниеносные степные переходы, дымы кочевий, необузданная вольная жизнь, где неразлучны смертельная опасность и удача… Войско гениального полководца и чудовища Чингисхана, подобно огнедышащей вулканической лаве, сметало на своем пути все живое: истребляло племена и народы, превращало в пепел цветущие цивилизации. Желание Чингисхана, вершителя этого жесточайшего абсурда, стать единственным правителем Вселенной, толкало его к новым и новым кровавым завоевательным походам…

Исай Калистратович Калашников

Историческая проза / Советская классическая проза / Проза