Тропы, которые я выбрала. Повести

— Так и чего? Прощаемся, что ли?

— Да ты, глупая, ну. Ты еще в одиннадцатый не перешла даже.

— Вот я и удивляюсь — чего так заранее прощаться?

— Да не, ну я это… я думал, может, ты со мной?

— С тобой?

— Ну, туда поедешь. Я уже не могу без тебя…

Тут он сделал паузу.

— Не могу без тебя, ну, спать, то есть.

Попытался исправить. Мы смеёмся, вышло неловко.

— Ну, ты поняла, короче.

— Поняла. Я подумаю.

— Да, да. Ты подумай. Хорошенько.

Мы снова смеёмся.

— Хорошо, Егор. А может для начала на каникулы слетаем? Познакомиться.

— С кем?

— Егор…

— А-а, да. Ты же не знакома. Да. Давай.

— Давай.

Так и договорились. Покупали билеты на его сэкономленные — оказалось, он давно копил. Знал, что мама даст, но с условием. Он боялся всяких условий. Взяли без обратных билетов — не зря. Мы провели там всё лето.

Кофе остыл, перестал горчить. На стене передо мной виднеется: «Буду пить». Само собой продолжается:

— Хорошо бы собаку купить.

— Реально собаку хочешь?

— Да нет, глупая, ну это Бунин же.

— Чего?

— Бунин.

— Который «Тёмные аллеи»?

— Да. Но не только. Это стихи его.

— Он стихи писал?

— Ага.

— Кайф.

Егор стал таскать мне книжки непонятно откуда.

— Вот, а это Рыжий, короче.

— Что, прям такая фамилия — Рыжий?

— Ну, типа того. Я тебе потом видео с ним покажу, он там ходит по городу своему.

— Егор, а откуда ты его знаешь?

— У меня мама любила его.

— Он твой отец?

— Ау, мозг включаем! Она у меня поэзию любила просто. Творческая штучка была.

— Ага.

— Ага.

Мы молчим.

— Мне не хватает нежности в стихах.

Пауза.

— А я хочу, чтоб получалась нежность.

Пауза.

— Прикол.

— Ещё какой.

Он смотрит на меня.

— Пошли покурим. Только тихо.

За окном уже ночь и мы выбираемся тихо курить, пока у мамы в комнату закрыта дверь. На углу дома перебегаем от подъезда к клумбам — окно мамы выходит как раз на парковку.

Кажется, будто мы свободны и всё можем. Я кружусь в ночнушке и курю. Он подходит меня обнимать.

Я всё-таки хочу, чтобы он меня поцеловал.

Он берёт из моей руки сигарету. Наклоняется так, что мы лбами и носами касаемся лиц друг друга. Мы улыбаемся. Он отходит и продолжает курить.

Я хочу, чтобы эта ночь не кончалась.

Я допиваю остывший кофе, отдаёт испарениями коньяка. Сколько я выпила? Почти ничего. Но на пустой желудок. Ладно.

Уже порядком рассвело и припекает солнце.

Как будто бы нужно возвращаться к жизни. Но я не могу. Вот бы ещё чуть-чуть.

Я возвращаюсь к углу с чебуречной, покупаю ещё одну рюмку, выпиваю разом.

— Да ты пьешь, как не в себя!

— А?

— Женский алкоголизм не лечится.

— Можно подумать, мужской лечится…

— Я о таком не читал.

— Все эти твои поэты покончили с собой, ты в курсе? Явно алкаши.

— Ага.

— Ага.

Мы молчим.

— Егор, а где ты берёшь книги?

— А что?

— Да не, ничего.

— Боишься, что ворую?

Он смотрит на меня, как обычно.

— Ну, не то чтобы… просто, понимаешь, мама. Она любит честность.

— Ага.

— Ага.

— Пойдем ей расскажем, где коньяк взяли? И где сейчас вместо школы?

— Егор, ну, ладно тебе. Со мной-то уже ей все понятно. Пропащая дочь.

— Не говори так.

— Да я не говорю. Просто знаю. А на тебя ещё есть надежды.

— Хорошо, если так.

— Вот. Поэтому говори, где книги берёшь.

Я шутя подношу к его подбородку в кулак сжатую ладонь. Он берёт мою руку своими двумя и, наклоняясь, целует в пальцы.

— Я тебе покажу. Только это секрет.

Я отворачиваюсь от кассы и вижу перед собой двух хиппанов с улицы.

— А?

— Говорим, бухаешь тут. В одиночестве.

— А. Ага.

— Ещё не спала.

Да какое им, в общем-то, дело?

— Ага.

— Пойдём с нами?

— Куда?

— Мы в «Иллюзион» хотим на бесплатный показ, там че-то Тарковского опять крутят.

— Ага.

— Может, типа, кризис культурный опять в стране.

— Ага.

— Вот, пошли с нами. Там часто на бесплатных сеансах бомжи всякие спят, а ты-то явно лучше бомжа.

— Ага.

— А ты это…

Тут они мнутся.

— Ты можешь нам водки купить?

— Ребят.

Я собираюсь с мыслями.

— Ребята, а вам сколько? Врать уже бесполезно.

— Да шестнадцать нам.

— Водку рано ещё.

Они расстраиваются, но несильно.

— Вечером.

Они приободряются и мы выходим из чебуречной.

— Меня, кстати, зовут…

Я обрываю их. Меня стошнило на брусчатку.

— Ребят, я в туалет пойду. Извиняюсь сильно. Приятно познакомиться.

— А тебя-то как зовут?

— Я уже забыла. Это неважно.

Это я бормочу, закрывая дверь в Мак, так что вряд ли слышно. Я поднимаюсь на второй этаж и опираюсь о раковину в общественном туалете. Поднимаю к зеркалу лицо. После того, как вырвет, глаза почему-то всегда влажные — как будто только плакала.

— Ты что, плакала?

— Нет. Просто выпила немного.

— Дыхни.

— Не хочу.

— Не ври. Ничего ты не пила. Чего разревелась?

— Ничего.

— Рассказывай.

— Ты опять книгу украл. Маме это не нравится. Если она узнает, она тебя выгонит. А я никуда не смогу улететь, пока школа не кончится. Ты понимаешь?

— Я не краду книги.

— А откуда тогда они у тебя? Мама сказала, что все вещи твоей мамы сразу продали или раздали. Типа кому нужнее. Ты и сам знаешь. Тебе-то от неё что осталось?

Он молчит.

— Вот. А еще обещал рассказать мне. Но так и нет. Значит, что-то скрываешь.

— Ты мне веришь?

— Я-то тебе верю, а маме вот всё равно будет.

— Пойдём.